— Понятно.

— Моя жизнь — часть игры с очень высокими ставками, Джинни. Любой просчет, ошибка отражаются на благополучии народа, который я обязан защищать. Когда я стану королем, даже две недели вдвоем на яхте станут неповторимым воспоминанием. Мне придется быть на связи и решать вопросы в любое время дня и ночи. У меня останется два часа, чтобы полежать под солнцем с книгой, двадцать минут, чтобы искупаться. Об этом я и старался тебя предупредить. Занимать второе место после страны — не то же самое, что сражаться с пристрастием мужа к рыбалке или футболу. Мы сможем проводить вместе так мало времени, что тебе просто не стоит растрачиваться на чувства ко мне.

Потрясенная тирадой, Джинни посмотрела вслед мужу, который быстро ушел к себе, на ходу риторически спрашивая вселенную, куда запропастилась Салли. Молодая женщина наконец‑то услышала из его уст окончательный приговор: Доминику нечего дать в обмен на ее любовь.

Джинни сидела, уставившись на тарелку с недоеденным бутербродом, пока стук в дверь не вывел ее из транса. В гостиную вошла мама.

— Мы собирались поплавать после завтрака.

— У меня нет настроения.

Роуз села рядом с дочерью, взяла из вазочки печенье.

— Первая ссора?

— Мам, ты же знаешь, что это не настоящие отношения.

— Еще какие настоящие, милая моя. Вовлеки мужчину и женщину в заговор или план, и между ними обязательно завяжется что‑то личное.

— Ну хорошо. Тогда краткосрочные.

— И почему это вдруг стало тебя беспокоить? — Глаза Роуз подозрительно сузились. — Ты хочешь поменять правила?

— Можно я сначала оденусь? — Джинни поднялась. — С минуты на минуту сюда явится Салли.

— Вряд ли. Доминик промчался в сторону ее офиса, когда я поднималась к тебе.

— Мне нужно одеться в любом случае.

Джинни не стала тщетно тратить силы на возражения, когда мама последовала за ней в спальню Доминика, где разворошенная постель красноречиво свидетельствовала об их ночных забавах.

— Это определенно изменение в правилах, — сказала Роуз.

— Ты же не думала, что мы действительно не станем спать вместе после свадьбы? — Джинни положила руку на живот, в котором снова происходило что‑то странное.

— Я знала, что станете. Это у тебя были сомнения. Почему ты держишься за живот? Что‑то не так?

— Не знаю. Какое‑то непонятное чувство, словно что‑то ерзает.

— Это ребенок! — Глаза Роуз наполнились слезами. — Джинни, неужели я и правда скоро стану бабушкой!

— А я — мамой. — Джинни легла на постель. — Не могу поверить, что кто‑то будет меня так называть.

— Конечно, будет. Именно поэтому, какие бы глупости ни происходили между тобой и Домом, ты должна постараться это исправить.

— Зачем? Все уже решено. Через два с половиной года мне придется уйти.

— Но ты уже не хочешь. — Роуз изучала лицо дочери. — Ты любишь его.

— Мне кажется, Дом тоже меня любит, но сопротивляется так, словно речь идет о спасении жизни.

— Милая, какой же мужчина признается в любви без боя! — Слова мамы заставили Джинни рассмеяться. — Дай ему время.

— Мам, он думает, что любовь делает правителя слабым. По‑моему, это не лечится.

— Он тебе так сказал?

— Мать Дома долго болела раком. — Джинни вздохнула. — Стараясь спасти ее, король чуть не развалил страну, уступил водные пути пиратам. Вышел из ступора за пять минут до государственного переворота.

— Ох. Это печально, но не объясняет, почему Доминик не может жить в браке с женщиной, которую любит.

— Не хочет заводить себе ахиллесову пяту.

— Из всех браков, которые я видела, самыми прочными были те, в которых муж и жена делали общее дело.

— Если это намек, что я должна лезть в политику, ты просто выжила из ума. Во‑первых, Дом никогда этого не допустит. Во‑вторых, я могу при случае внести пару предложений, но управление страной — вне моей компетенции.

— Я не предлагаю тебе править. Как бы хорошо ты ни ладила с людьми, этого недостаточно. Я удивляюсь, как ты можешь допустить, чтобы твой любимый вел такую сложную, выматывающую жизнь в одиночку?

Джинни в изумлении взглянула на мать.

— Ты смотришь на ситуацию только со своей колокольни, а как насчет интересов Дома? Знаешь, что Рональдо рассказал мне о своей жене? Она была источником силы, к которому он стремился припасть вечером после трудного дня. Она не хотела править вместе с ним, наоборот, возвращала его к нормальной жизни, напоминала о простых человеческих радостях. Королева была красивой, элегантной женщиной, которая могла очаровать фонарный столб, но больше всего Рональдо любил ее не за это. Он любил ее, потому что она до рассвета играла с ним в карты, когда ему не спалось. И потому, что мог говорить с ней обо всем, зная, что она не использует его секреты для собственной выгоды и не проговорится ни одной живой душе, что слышала вещи, которые ей не полагалось слышать.

Роуз перевела дух и потрепала дочь по плечу.

— Доминик не понимает, как скоро сломается, если рядом с ним не будет близкого человека, готового взять на себя часть его ноши. Ты можешь попытаться стать ему опорой. Джинни, ты всегда думала, что твое призвание — работа с детьми. А если школа была лишь этапом на пути к тому, что предназначено тебе судьбой? Не только спасти Доминика от одиночества, но вырастить ребенка, который не окажется похороненным под грузом правил и обязанностей?

— Не знаю. Может быть, ты права. Я была эгоисткой.

— Нет, милая. — Роуз покачала головой. — Просто для тебя это так же ново, как и для него. Постарайтесь не осложнять друг другу жизнь, дети, она и так достаточно сложна.

Служба безопасности легко вычислила официанта, сделавшего снимки, но это не успокоило Доминика. Он снова и снова рассматривал фотографии в газете, замечая проявления слабости в каждом своем жесте и взгляде на Джинни. Как мало ему оказалось нужно, чтобы превратиться из правителя, лидера — в кого? Героя‑любовника? Нет, это было принцу совсем не по вкусу.

От расстройства Доминик пропустил обед с Джинни и вернулся в апартаменты лишь после восьми вечера. Его жена сидела на софе в алом халатике поверх шелковой ночной рубашки с цветочным принтом. На столике перед ней были разложены журналы.

— Удалось поймать человека, который нас сфотографировал? — Джинни поднялась навстречу мужу.

— Да.

— Расскажешь?

— Нет.

Джинни не стала настаивать, лишь кивнула и вернулась к своим журналам.

В наступившей тишине Доминик с отвращением смотрел на бутылку виски, вспоминая, как «из солидарности» пил апельсиновый сок. Почему же он так легко стал игрушкой в руках женщины? Почему с самого медового месяца только и делал, что внушал ей ложные надежды?