нетерпение, волнение, заставляющее тяжело и учащённо колотиться сердце и чувствовать непомерную ломоту в затылке. Никогда он так ещё не переживал… Наконец, снова запел телефон.

– Николав, звони, договаривайся! – облегчённо выдохнул Лапин, бывший в неведомой, далёкой Москве, – полдела я уже сделал. Теперь всё от тебя зависит. Глянешься шефу – возьмут! Ты уж, постарайся!

Соколов набрал заветный номер и услышал бархатистый, доброжелательный мужской баритон. Чуть-чуть барственный, окающий не по-московскому:

– Аркадий Николаевич, – неторопливо разливался в трубке голос неведомого собеседника, – мне Василий Алексеевич очень здорово рекомендовал вас… А я – ему доверяю. Должность руководителя я предложить вам не могу, сами понимаете. А место старшего охранника – предложу. Офис несложный, в спокойном районе. Вахта – пятнадцатьпятнадцать… Вам оплата за смену, как старшему – тысяча шестьсот пятьдесят рублей. Вашему напарнику – вас ведь двое?

– Да… – сухим от волнения языком пролепетал Соколов.

– Ему – тысяча пятьсот рублей. Условия для быта приемлемые. Всё необходимое будет. Не новое, но в рабочем состоянии. В подвале офиса, который будете охранять, есть спортзал и душ. Сутки дежурства будете делить, как вам самим удобно. Но доклады на пульт дежурного, должны быть в течение суток регулярно, по графику. Всё! Вас устраивает?

– Да-да! – поспешно прохрипел Соколов, ещё не верящий окончательно в удачу, неожиданно подарившую ему свою благосклонность.

– Тогда записывайте, как нас найти… И – послезавтра ждём вас с другом в нашем ЧОПе, с документами на оформление. Потом – сразу в бой! Готовы?

– Готов, спасибо за доверие! – чётко, по-военному громко отчеканил Соколов, мгновение посидел неподвижно, и начал лихорадочно дозваниваться Клинковскому.

В Москву они приехали ранним февральским утром. Густой темноте добавляла непроглядности сильная метель, нёсшая прямо в лицо, в глаза крупные липкие хлопья снега, гасящая неяркий свет фонарей. От автостанции «Красногвардейская» до одноимённой станции метро, они продвигались с трудом, таща объёмные баулы с вещами и едой. У Клинковского очки то и дело залепляло снегом, и приходилось останавливаться, чтобы протереть стёкла. Он был подавлен разлукой с семьёй, неизвестностью, и сильно тосковал. Спускаясь по ступенькам в подземные недра, пыхтя от натуги и еле – еле волоча свой чемодан на колёсиках, Соколов вдруг услышал за спиной грустную, с подвыванием, декламацию своего напарника:

– С нами жизнь, увы и ах,

поступает грубо.

И повержена во прах

гордая Гекуба… -

бывший доцент кафедры зарубежной литературы, специалист по германской поэзии Средних веков, бормотал строчки из своих любимых Вагантов.

Соколов только горестно вздохнул и подумал о том, как долго ему придётся перелицовывать доцента в рядового охранника…

Апрель – июнь 2017г.

СЛЕСАРЬ САШКА

Майским свежим и солнечным утром, в пятницу, Сашка пружинисто шагал на завод в приподнятом настроении. Он до двух часов ночи рубился в «танчики», выпив, при этом, три литра пива, а на работу в первую смену пришлось вставать в шесть часов. От недосыпа и пива его состояние было немного болезненным, но Сашке недавно исполнилось двадцать шесть лет, он силён физически, здоров и привычен к такому состоянию. Он знал, что приступив к работе, разомнётся и забудет про свою некоторую вялость и тяжесть в голове. А к обеду – вовсе будет в норме.

Работал Сашка слесарем по сборке гидроцилиндров. Дело это тяжёлое, требующее сноровки и внимая, быстроты и выносливости, если хочешь нормально заработать, конечно. Но Сашка – жилист, уставал нескоро, любил работу с железом и никогда не унывал.

Жизнь его не баловала с самого детства: родители были судимы, оба умерли рано от наркотиков и пьянства. Их Сашка помнил смутно: татуировки на руках и ногах у матери, а отец – тот зататуирован до сплошной синевы тела. Во всю спину у него наколота икона Божьей Матери с младенцем на руках, стоящей на облаке, а во всю впалую, неширокую грудь – собор. Вот и все воспоминания… Сашку воспитывала бабушка, которая жила в деревне, недалеко от города. Она забрала десятилетнего мальчишку к себе, чтобы не отдавать в детдом. В сельской школе Сашка учёбу забросил, хотя и был способным, особенно к точным наукам. (Он и сейчас быстро считал в уме и никогда не пользовался калькулятором). Начал хулиганить, подворовывать в компании ребят постарше. Они взламывали двери домов, купленных горожанами под дачи, когда наступала осень и дома эти пустовали. Многие – до следующей весны. Выносили всё мало-мальски ценное. Не ради нужды, а из жажды приключений. Это им щекотало нервы, всплеск адреналина будоражил, горячил юную кровь… Но Сашка, обладавший трезвым рассудком, помня своих непутёвых родителей, смог вовремя остановиться и бросить дурное занятие. Затем, были ПТУ, или колледж, по-новому, год службы на Балтийском флоте, где Сашка не выходил из дальних походов и за такой короткий срок службы повидал средиземноморские страны, Северную Африку, Сирию… Работал охранником, слесарем в локомотивном депо – и нигде ему толком не удавалось закрепиться. Но, оказавшись на этом заводе учеником слесаря-сборщика гидроцилиндров, Сашка решил задержаться. Во-первых, потому, что сдав на второй разряд, он обязан был отработать год, а в случае досрочного увольнения – выплатить тридцать тысяч компенсации, неизвестно за что. Такие на заводе были правила, почти, что крепостное право… А во-вторых, ему понравился коллектив бригады, в которую он попал – нормальные мужики, готовые всегда прийти на помощь и работа вызывала интерес, хотя была, временами адски, невыносимо тяжёлой. Если, вдруг, случался аврал, за смену нужно было собрать сто пятьдесят – двести цилиндров, причём разных по размерам и весу. Но, собрать мало… Необходимо вручную подвесить каждый на крюк непрерывно двигавшегося конвейера, или уложить на поддон. А вес некоторых – был килограммов в сорок. К концу смены руки просто отваливались и болели так, что полночи уснуть невозможно. Зарплата-же за каторжный труд – пятнадцать тысяч – не больше. После авралов наступало затишье, иногда на неделю, и они могли просидеть полсмены без дела, покуривая тайком в облюбованном для этого закутке, зорко осматриваясь, чтобы начальство не увидело и не наказало рублём, и травили байки. Курить на заводе разрешалось только в строго отведённое время, в специальных местах. Но разве возможно утерпеть, когда изнываешь от безделья до времени разрешённого перекура!

В раздевалке, как обычно по пятницам, голоса рабочих, в основном пожилого возраста, усталых, потрёпанных жизнью и тяжёлым трудом, звучали веселее – люди предвкушали выходные. За столом у входа, немолодой, седой токарь громко и язвительно комментировал последние события; ехидничал он по любому поводу. Правда, его мало, кто слушал, а поддакивали, и вообще крайне редко. У всех хватало своих забот, и забивать