начинается «эффект изъяна»: «кровотечения». Отсюда вывод: необходимо, чтобы состав мочи был не резкой концентрации (режим, главным образом пищевой!) ни кислой, ни соленой, и — особенно! — без инфекций! Ведь почка — основной дистиллятор, но она перестает быть им, если заболевает. Она, по мнению Krymm, y тебя чуть ли не в постоянном (хроническом) — пусть даже и «привычном» воспалительном (пусть даже и без t°) — состоянии. «Не бывает ли периодических ломот и тянущих болей в пояснице?» — спрашивает Krymm. Ясно, что должны быть! — при этом случае. Частые исследования цистоскопом, ввод катетеров только раздражили ее и ослабили: нанесли безусловно _в_р_е_д! Теплые (почти горячие) ванны очень важны, но только в самых лучших условиях уклада-комфорта, когда исключена всякая возможность простуды! Очень сухой и очень теплый воздух (до 22–25° Цельсия) — вот идеальные условия для лечения. — А ты-то все время (перед новым приступом болезни) прыгала — и по хозяйству, и так, просто: разъезжала, паковала дурацкий хрусталь (для чего?!), стряпала… даже и для других! Ну, вот — и плачешься. Не жалко тебе _с_е_б_я?.. Ну, так для дела, для творчества пожалела бы себя?! — для мамы, брата… ну, для твоего Ваньки! Я весь перебудоражен. Меня ударило и пришибло твое крайнее отчаяние, твоя раз-да-вленность! Помни: нет решительно ничего страшного, ничего непоправимого! Нет и нет. Доктор Krymm на этом настаивает. Помни: до теплой поры, когда ты могла бы куда-то переехать… — из низины, в твоей комнате должно быть сухо (очень сухо, и очень тепло!). Надо это сделать. Надо лечить нервный упадок сил, вернуть bien-être, (за-петь! — о, запой же, птичка, Олюша моя!). Помни, я каждый миг с тобой, тобой весь полон. Сейчас у меня все валится из рук. Не[318] тревожься за меня, я справляюсь и справлюсь с собой, только бы _т_ы_ была здорова. Олюша, держи себя, желай, хоти здоровья — и ты будешь здорова! Улыбнись, все будет для тебя светло, — только преодолей подавленность. Не ожидал: так духовно изнемочь! Восстань же, Олюша, ласточка моя! Веруй — будешь исцелена! Спешу за молоком. Много дела. Весу 52,5 кило. Хоть и болел бронхитом, и мало было охоты есть. Сейчас — я здоров. Родная, целую, крещу, — лаская, тоскую по тебе.

Твой Ваня

274

О. А. Бредиус-Субботина — И. С. Шмелеву

16. III.43

Ванечка мой милый!

Пишу тебе, потому что боюсь, что ты волнуешься, — но писать, собственно, прямо не могу.

Я в отчаянии, что со мной. Не могу тебе даже объяснить такого состояния. Так, по-моему, еще никогда не было. Мне больно тебе так писать, но что же мне делать? Я боюсь молчать, боюсь твоего гнева, твоего волнения, твоих «выводов». И писать вот так, как пишу, тоже не хочется. Вся душа моя сожжена, убита, куда-то она уткнулась, в какой-то темный угол. Ничто меня не радует. Весна сейчас, и я вижу, что все блещет и радуется, а все это помимо меня. И с чего это случилось со мной, не знаю. Ничего такого не было.

На меня нападает страх, что что-то должно случиться. Я боюсь всего. Я даже иногда боюсь заснуть и больше не проснуться. Но больше всего я боюсь общения с людьми. Больше же всего врачей. И потому не спрашивай меня и не жди «истории болезни». Я с ума сойду, если еще раз буду все ворошить. Твоя злая (не только сухая) открытка653 меня не придавила, т. к. больше быть придавленной, чем я сейчас — нельзя.

И ты там говоришь только то, о чем я сама тебе писала, но, испугавшись возможного твоего огорчения, не послала: нечего думать о творчестве, когда нет сил жить.

Мне никто и ничто не поможет. У меня тоска.

Тоска ужасная.

Я хотела бы увидеть о. Дионисия, мне с ним легко и тепло, но когда подумаю о всех тетушках и кумушках в доме, то еще тошнее.

Мама знает о моей этой тоске, убеждает, что «так нельзя», в конце концов кончается все это посылкой к докторам, а я от этого-то и больна. И никто, ни единый человек меня не поймет. Я хочу домой. Только домой. Иногда мне кажется, что я скоро умру и я панически боюсь смерти. Боюсь безумно болезни своей и всякий раз с сердцебиением иду куда надо. И так невозможно.

Ни лечебных трав, ни Виши-соли здесь не найти, так что живу «на-ура». Поехать на совет к врачу _н_е_в_о_з_м_о_ж_н_о. Оставим это! Когда-нибудь напишу подробней. Да и не могу я такая. Мое физическое состояние тоже нехорошо. Но это все так скучно. Так надоело! Фасиному мужу отказали в визе, — он снова просит. Не присылай мне ничего, кроме Виши и книги. Спасибо за фото. Она, если бы я была сейчас другая, привела бы меня в восторг.

На момент в моей тоске пробилась искра и в моей безжеланной заледенелости мелькнуло желание: иметь _т_о_т_ портрет. За все это время это единственное желание было. Но это невозможно?? Дай мне его! Кто его владелец? Чуткий или делец? Если последний, то я заплачу ему, сколько он хочет. А впрочем, как ты хочешь! Ты пишешь «Пути Небесные»? Прости, что не даю тебе света в работе. Забудь тогда, что существую, если я-нытик тебе мешаю творить. А так — не забывай! Прости. Но и «Пути Небесные» теперь меня не захватывают, и то, что казалось раньше едва переносимым счастьем (твоя работа над ними), — теперь… как-то тоже идет мимо, как и весна, как и жизнь. Целую тебя в лобик. Дай Бог тебе сил. Оля

Будь здоров! Я плохо и молюсь. Молись за меня ты.

Какие кошмары по ночам. Около 2-х засну, в 4 как ошпаренная вскочу и лежу до утра.

275

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

9/22.III.43

Олюшенька, дорогая моя девочка, это же невозможно так обезволиться, довести себя до… меланхолии! Да, это приступы нервного заболевания, это злая тень «черной тоски»! Овладей собой, овладей — во имя того чудесного, что было и есть в необычной нашей встрече! Заставь себя. Твое письмо (сегодня), от 16.III, приводит меня в крайнее отчаяние! И я… бессилен. Ты — умница, должна же знать, что все это _п_р_о_й_д_е_т: зачем же отнимать у себя силы, надежды, самую жизнь?! Мне знакомо все это. Знай: все будет благополучно. И с тобой, и со мной, и со всем _н_а_ш_и_м. Я _з_н_а_ю. Да. Я тебе все писал о твоих недугах в письмах 14–15 и 16.III марта. В письме 11-го654 я послал фото-паспорт в профиль,