даже движение к прикосновению заставляет меня содрогаться. Вот потому-то я и писала тебе, пересилив свой полный упадок, чтобы предупредить возможные твои придирки. Не знаю, чем все это со мной кончится.

Я не хочу роптать, я не сделаю и никаких безрассудств, но… если бы я смела, если бы могла иметь свободу выбора, то… предпочла бы не родиться в этот свет. Мне очень тяжело. Я не знаю, что со мной. Я все, вся никуда не гожусь. Никого не хочу видеть, и все мне трудно, хоть я и вижу, что идет весна… и солнце, и все такое. Все это как-то вне меня. Не сплю совсем, ни без лекарств, ни с ними. Ни днем, ни ночью. Душа болит. И истерзана она до конца. Кончаю, т. к. опять впадаю в ту же ошибку: заполоняю тебя моим мраком. Будь здоров. Сегодня первый день Поста. Был у нас о. Д[ионисий] как-то тут, я его так ждала, но… был, уехал, а тоска все та же. Не стало легче.

Будь здоров и светел! Оля. Целую и крещу.

Я тебе писала об «Именинах». — Они дивны, но я в таком состоянии _н_и_ч_е_г_о_ не могу читать. И даже Слово твое не в силах, кажется, отогреть меня. Ничего не могу. Так никогда еще не бывало.

А жизнь еще само собой бьет и бьет!!!!

271

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

14. III.43 11 ч. вечера

Ольгуночка, дорогулька… я в отчаянии от твоего письма, вчера полученного (письмо от 8.III). Так нельзя! Ты себя убиваешь _о_т_ч_а_я_н_и_е_м. Ты работаешь _н_а_ болезнь. Умоляю, владей собой. Я понимаю твое душевное состояние, так оно мне знакомо… — но я всегда в таких случаях старался отвлечься от сознания мнимой «безысходности». Что у тебя переменилось? Ни-чего. Все то же. Ну, да, почка кровоточит. Но она может и перестать. Ты же, подавленностью, — действуешь в помощь удлинения болезни, ослабляешь _с_и_л_ы_ (кто их _з_н_а_е_т?!), силы нашей телесной физики-химии-механики, которые борятся с нарушением правильной жизни организма. Это же аз-бу-ка! Ты не спишь… От разбитых нервов не спишь. Родная, детка моя, ну во-имя нашей чудесной _в_с_т_р_е_ч_и, которая должна претвориться в истинную встречу лицом к лицу, душа с душой, прошу тебя: опомнись! Гони мысли черные, ты молода, ты преодолеешь недуг: я _в_е_р_ю, я чувствую! не меня читай (не можешь, да и чего же повторяться), читай _С_в_я_т_о_е, если можешь. Евангелие, только. Ну, если любишь — иные псалмы. Пу-шкина читай! Заверяй себя: я буду здорова, я переборю болезнь! Я когда-то послал тебе слова утишающие… я сам испытал, _к_а_к_ это важно. Попроси маму говорить их — ровным, успокаивающим тоном, без модуляции. Будто весенняя капель. Родная, девочка, сладочка моя, тоска и боль моя, и радость… дай мне твою усталую головку, я ее прижму к груди. Я загляну в твои светлые глаза, милые глаза мои… девочка моя чистая… Олюна… Я сейчас написал pneu моей Claire Krymm, завтра пошлю, чтобы она завтра же зашла ко мне. Я ей передам, как смогу, о твоем ужасном душевном упадке. Спрошу ее мнения, расскажу все, что знаю о твоей болезни. Мне важно, чтобы пока дать тебе облегчение в борьбе с собой, усилить волю, вернуть сон. Попрошу написать рецепт. Надо же спать. Она мне дала очень хорошее средство — но это «спесиалитэ»[312] — «Kaneuron», 2 раза утром и на ночь — по 10 капель. Теперь я лишь на ночь принимаю, и даже пропускаю — и сплю отлично. (Я теперь даже днем сплю 1–1 1/2 [часа], так успокоились нервы!) И спокоен днем. Уже бросил свой «Sedormide». Пока пишу состав: м. б. в аптеке сделают тебе?[313]

Вот так хи-мия! М. б. подобное — только под другим названием есть в аптеках голландских? Удивительно успокаивает. Тебе необходимо — главным образом — _п_о_к_а_ — привести нервы в покойное состояние. Только тогда ты сможешь перебороть болезнь. Тебе _н_и_ч_т_о_ не угрожает. Ты должна пополнять кровь — питанием. Я тебе пошлю cellucrine, только бы приехал Толен! Я уж достал для тебя (теперь это редкость). Олюнка моя, все, все для тебя готов делать, до последних сил служить тебе! Только бы ты была здорова! Я очень хочу к тебе! Вот, увижу племянника, он через 5–6 дней приедет, и начну хлопотать — приехать. Олюночка, Господь с тобой. Ласточка, детка моя бедная, как я тебя ласкаю, мою больную девочку! Ради Бога, светик, успокойся. Ваня с тобой, молится о тебе. Я послал тебе 2 фото-пассепорт. Хочешь, перепишу «Трапезондский коньяк»? — Ладно. Я ни-чего теперь не могу писать, так я тоскую!

[На полях: ] Поцелуй мамочку. Ее молитва тебя воздвигнет.

Непременно докажи в аптеке через доктора — что [писал]. Попробуй. Завтра же напишу — что сказала докторша. Господь с тобой. Целую. Ваня

Дозы не усиливай: 2 раза в день: утром — 10 капель и на ночь — 10 капель.

Будь покойна: я «Неупиваемую чашу» не отдам уродовать! Сам все сделаю. И ты мне поможешь!

Из Пушкина: «В надежде славы и добра, Гляжу вперед я без боязни…»651 (во всяком значении!) И — имею основание, да! И ты тут — и — _в_с_е, все! Да улыбнись же оптимисту Ваньке!! Ты должна быть здоровой! И — бу-дешь!

272

И. С. Шмелев — О. А. Бредиус-Субботиной

Раннее утро 15.III.43

Ночью я проснулся, Олюша, — все о тебе думал. Зачем такое отчаянье?! Новых оснований, — особенно в сравнении с мартом — апрелем прошлого года, — нет, нет и нет! Сейчас я разобрал твои письма прошлого года, из клиники в Амстердаме. Такое же отчаяние! Что же, что, Олюша, изменилось? Летние месяцы (сухие!), когда тепло, ты чувствовала себя легко, радостно, была полна — относительно! — жизни! Что же, что же худшего случилось, с тобой? Все та же, уже 3-ий год повторяешься «неизвестность». Только. Нужно добиться, чтобы эта «неизвестность» провала, т. е. — чтобы ты излечилась вполне. Ты не приговорена, а считаешь себя в отчаянном положении. Ты сама себе портишь — подавленностью, мешаешь твоим внутренним силам в их работе — все наладить. Я вспоминаю — февраль — март — апрель — май — 1940 г. Ты тогда скупо писала, — помню только твою открытку перед отъездом в клинику: — потом, через месяц — все кончилось! 41 год прошел, кажется благополучно. М. б. он был суше последующих (зима, весна). Зима 41–42 года была жестокая. Ты опять болела. Установлено: ни опухоли, ни полипа, ни [туберкулеза][314], ни камня — нет в почке! Ясно: