той же поэмы; перед Мазепой «Степей широкий полукруг» (П3), перед Татьяной «Невест обширный полукруг» (ЕО7); в деревне перед нею — «Куртины, кровли и забор» (ЕО5), в городе — «Конюшня, кухня и забор» (ЕО7); перед Татьяной «По зале шепот пробежал» (ЕО8), в «Медном всаднике» «По сердцу пламень пробежал» (МВ2); «И дедов верный капитал» (ЕО2), «И мыслей мертвый капитал» (ЕО4); «Мой угол тесный и простой» (1819), «В мой домик темный и простой» (1834); «Высоких мыслей и стихов» (1818), «Лежалой прозы и стихов» (1824); «И прояснится темный ум» (ЕО1), «Не улыбнется томный ум» (ЕО7); «Наука дивная таится» (РЛ1), «Долина чудная таится» (РЛ6); «Духовной жаждою томим» (1826), «Нездешней мукою томим» (П2), «Заветным умыслом томим» (1824), «И, тайной грустию томим» (1822); «Рассеял прежние мечты» (1825), «Смиряешь буйные мечты» (1830), «Влагают страстные мечты» (П1), «Я видел страшные мечты» (Ц) и т. д.

Слабее, как кажется, ощущается повторение начального слова: «Смутилась шайка домовых» (ЕО5), «Смутилось сердце киевлян» (РЛ6); «Уста волшебные шептали» (1824), «Уста лукавые не ели» (ЕО3); «Долину смерти озаряет», «Долину брани объезжая» (оба — РЛ3); «Брожу над озером пустынным» (ЕО1), «Брожу вдоль берега крутого» (1822); «Питайся мыслию суровой» (П2), «Питаюсь чувствами немыми» (РЛэ); «На лоне скучного покоя» (1825), «На лоне мстительных грузинок» (КПэ); «Преданья русского семейства» (ЕО4), «Преданья грозного Кавказа» (КПэ); «Отшельник праздный и унылый» (ЕО7), «Отшельник мирный и безвестный» (РЛ5); «О жены чистые пророка» (1824), «Нет, жены робкие Гирея» (БФ); «Забыв и город и друзей» (ЕО4), «Забыв и небо и закон» (П1), «Забыв и славу и любовь» (БФ), «Забыл и славу и врагов» (РЛ5); когда «Вступили в важный договор» секунданты в «Онегине» (ЕО6) и «Вступили в смелый заговор» Амур с Досадой в «Руслане» (РЛЗ), то здесь начальное слово все же подкрепляется конечным.

Еще слабее кажется сходство при повторении среднего слова в строке. Из трех строк: «Подруги верной, незабвенной» (РЛ5), «Товарищ верный, терпеливый» (КП1), «Товарищ милый, но лукавый» (1828) — сходство двух первых не так бросается в глаза, как сходство двух последних. Может быть, это оттого, что среднее из трех слов чаще бывает семантически вспомогательным: «Он уважать себя заставил» (ЕО1), «И узнавать себя стыдится» (ЕО6); «Он излиял свои страданья» (КП2), «Я пережил свои желанья» (1821), «И назначал свои закланья» (1831); «Роняет молча пистолет» (ЕО6), «Грозит ей молча копием» (РЛЗ), «Сидела молча у окна» (ЕО2), «Татьяна молча оперлась» (ЕО4), «Мазепа молча скрежетал» (П2). Сравни, однако, «Переживет мой век забвенный» (1829), «Ты возмутил мой век спокойный» (РЛ1); «Под бурями судьбы жестокой» (1821), «Что волею судьбы враждебной» (РЛЗ); «И снов задумчивой души» (ЕО6), «Приют задумчивых дриад» (ЕО2); «Как мысли девы простодушной» (ЕО2), «В светлице девы усыпленной» (П2), «И слезы девы воспаленной» (1825); «Времен минувших небылицы» (РЛв), «Но дней минувших анекдоты» (ЕО1), «Племен минувших договоры» (ЕО2).

По аналогии с этим вышеприведенные строки с 2-словными повторениями тоже могут быть разделены на виды с различным положением двух повторяющихся слов: ААВ, ABA, ABB, и на подвиды с различными частями речи и членами предложения на этих местах.

В поисках самоповторений такого рода мы просмотрели почти весь корпус 4-стопного ямба зрелого Пушкина (кроме эпиграмматических мелочей) — около 10 200 3-словных строк (4-словные и 2-словные, которых меньшинство, не принимались во внимание). Нимало не стремясь к исчерпывающей полноте, мы отметили более 800 строк с повторениями, подобными вышеприведенным, — т. е. около 8 %, почти десятая часть. Это значит, что самоповторения такого рода являются непренебрежимой частью поэтического языка Пушкина и заслуживают самого серьезного внимания.

А за пределами этих лексических совпадений лежит огромный пласт ритмико-синтаксических совпадений, ощутимости которых тоже невозможно отрицать: «Ты забывала мир земной» (КП2), «Ты покидала край чужой» (1830); «Сопровождал мой бег ретивый» (1829), «Переживет мой век забвенный» (1829); «Рожок и песня удалая» (ЕО1), «Рога и пальцы костяные» (ЕО5), «Луга и нивы золотые» (ЕО2); «Казак плывет на челноке» (КП2), «Ямщик сидит на облучке» (ЕО5); «Вражда свирепой Эвмениды» (1824), «И длань народной Немезиды» (1821); «Идет Онегин с извиненьем» (ЕО6), «Ждала Татьяна с нетерпеньем» (ЕО3); «Души высокие созданья» (1824), «Любви безумные страданья» (ЕО4); «Следы невиданных зверей» (РЛ1), «Сердца покинутых друзей» (1825), «Плоды подавленных страстей» (П1); «Дрожит печальная луна» (ЕО5), «Встает кровавая заря» (ПЗ), «Растет пустынная трава» (Ез); «Мои хладеющие руки» (1830), «Твои пленительные очи» (БФ); «Свободы друг миролюбивый» (1821), «Хозяйки взор красноречивый» (ГН); «В пареньи дум благочестивых» (1824), «В волненьи чувств нетерпеливых» (РЛ5); «В сгущенной мгле предрассуждений» (1817), «В туманном сне воспоминаний» (1819); «Он чуждых слов не понимает» (КП1), «Он жадных уст не отымает» (ЕО8) и т. д.

Для классификации таких повторений мы предложили в свое время[577] следующую терминологию: а) ритмическое клише — одинаковая последовательность ритмических слов (так называемая словораздельная вариация ритма), например: «Владелец нищих мужиков», «Татьяне прочить жениха», «Тревожат сердце иногда»; б) синтаксическое клише — одинаковая последовательность членов предложения в строке, например: «Владелец нищих мужиков», «Приют задумчивых дриад», «Карикатура южных зим»; в) ритмико-синтаксическое клише — совмещение того и другого, например: «Владелец нищих мужиков», «Поклонник мирных Аонид», «Затея сельской остроты» и т. д. (у Пушкина не менее 40 таких конструкций); г) ритмико-синтаксическая формула — ритмико-синтаксическое клише с точным повторением одного или нескольких слов, например: «Пристрастья важных Аонид», «Наперсник важных Аонид», «Поклонник мирных Аонид».

Понятно, что внутри каждой из этих категорий можно выделить различные степени сходства и несходства конкретных строк и проверить ощутимость их лабораторными опытами по психологии восприятия стиха. С точки зрения лингвистики стиха в настоящей статье речь идет именно о ритмико-синтаксических формулах и клише; с точки же зрения литературоведения — об интертекстах, однако, по-видимому, об интертекстах не литературных, функциональных, а о языковых, фоновых. Между тем до сих пор изучение стихотворных интертекстов — начиная с основополагающей работы С. Боброва[578] — было обращено именно на функциональную их значимость: к какому поэту и стихотворению отсылает читателя Пушкин и зачем? Скорее всего, о некоторой части интертекстов можно сказать: ни к какому и ко всем сразу.

Можно ли гадать, какие из этих самоповторений допущены Пушкиным сознательно, а какие бессознательно? Кажется, что нет; самое большее, можно предположить, что когда какое-нибудь ритмико-синтаксическое клише или формула повторяются в различных вариациях часто, то они порождаются «естественно» и поэтому бессознательно, а когда редко, то можно предполагать сознательность. Вероятно, предстоит составить частотный ритмико-синтаксический конкорданс 4-стопного ямба Пушкина и его современников, и это позволит увидеть больше, чем мы можем сейчас. Однако трудно отделаться, например, от впечатления, что собственный зачин из стихотворения «К морю» «Прощай, свободная стихия!» (1824) Пушкин