–– Почему мы должны забыть? – Иванович.

Вместо ответа заиграл « Я люблю тебя, Россия», с неё всегда начинал. Пондравилось, что подхватили и Иванович с женой. После песни с минуту перебежка пальцев по клавиатуре, и включилась гитара, баян чуть слышно –Венгерская цыганочка. Борина дочка, Оксана, четырех лет, как положено, с «выходом» протопала и прохлопала все, как мы учили. Опять быстрый и веселый перебор на гитаре и включается баян, гитару чуть слышно – « Исчезли солнечные дни» –и взял концерт полную силу, то гитара, то баян, то вместе. Репертуар неплохой, что слышал на туристических привалах, в путешествиях. Солистка наша, жена Бори Люда показала высший класс, да и все её поддерживали. Марш « Прощание славянки» –концерт закончился. И наступила блаженная тишина. Посмотрели весело друг на друга и захлопали в ладоши; хором : « браво».

–– Давайте уберем « дырявый», оставим «лапоть». Ведь еще пару таких концертов и я не только пойду, я Оксане пару составлю.

–– Хорошо, уже убрали.

–– Ну раз концерт закончился, пошли пить кофе, вы что думаете, я просто так вас отпущу. Гена помоги мне дойти до кухни, я сама хочу угостить. А ты поставь раздвижной стол, усади гостей и мне на помощь.

Попив кофе, тепло попрощались и ушли, пообещав через день прийти снова.

Что ты хочешь слышать, то и слышишь, не более. И тогда мне нужна была не «моя» Люба, а «передок». Нет, я услышал, но никогда «не перебирал» девчат. Три этих дня Люба провела на свадьбе в деревне, и довольно « весело» –доложили, и о « веселости» не скрыли. И вот тут-то бы и надо было поставить «точку» –ведь перекорежило от этой новости. Но нет, не поставил. Ну какая разница, мой « передок» и еще чей-то, износится что-ли? И пришла Люба, и опять « любили» друг друга в кочегарке, на дежурстве был; и опять она со мной. Смеялись –и за спиной, и в лицо. Здоровый я тогда был, двину в ухмыляющееся лицо за « честь» своей подруги. И более здоровые, которые могли сдачи дать, утрутся, покрутят пальцем у виска –что с дурака возьмешь –и уходили. И больше к посмешищу не подходили. Кто прикасается к смоле, тот очернится, и чем дольше, тем больше. И не останешься ты без греха, какую бы ты правильную и праведную жизнь не вел, общаясь с нечистоплотным человеком. И под сомнение надо взять ту праведность. Но ведь « передок», « передок»-то нужен.

Поселок Кокса староверческий, и вокруг в деревнях русских староверы проживают. Одних разветвлений, толков насчитывалось девять –тут и «калинники», и «дырники», и прочие, не упомню. И каждый спорит что его «толк» самый правильный, самый верный. Нет, и к тому времени уже и втихомолку покуривали, и изрядно попивали. Староверов в литературе описывают как фанатиков, приписывают такую чушь и дребедень, что читать тошно. Фанатизм в любом движении есть, в любой вере, в любом виде деятельности. Но он несовместим с реальным взглядом на веру. У староверов, в отличии от православия, нельзя « замолить». «отбрехаться» от краеугольных, заглавных черт веры, на чем она держится. Чего нельзя делать, того, в большинстве своем не делают. При почитании Богоматери, при почитании всех человеков женского пола как возможных матерей пророков и святых –анафема всем блудницам и блудникам. Их обходят, их освистывают, с ними не общаются. И не общаются и с теми, кто даже кивнул блуднице. Там они на виду, на посмешище и поругание.

И когда я принял назад « свою» возлюбленную от меня отвернулось все общество. На работе никто и пару слов не говорил, и между собой прекращались разговоры, когда я подходил что-нибудь спросить по работе, и вздыхали при уходе облегченно –погань отошла. И будущие тесть с тещей уже не заглядывали ко мне, и при встрече прятали глаза. Но прилип я к Любе, привык к ней, и не понять и сейчас что больше привлекало –« передок», или еще что. И она улыбающаяся, веселая, старалась быть только со мной. И « любили» –в бане, сарае, в кочегарке. Ох, как « любили» же друг друга.

На пятый день отчуждения подошел ко мне Геннадий Иванович на работе, присел на бревнышко, где я сидел отдельно от всех. Помолчали, не глядя друг на друга, довольно продолжительно:

–– Да не могу я её бросить, прилип я к ней, Иванович, пойми ты меня.

–– Коля, останешься ты один, и без неё и без семьи. И никогда тебе не отмыться от грязи, что налипнет на тебя.

И отошел, не взглянув в мою сторону.

А через пятнадцать минут и Люба, вот она. Веселая, радостная от встречи, кушать из дома принесла. Но в душе поднимались противоречивые и противоположные чувства –и приятно что пришла и омерзение –и накатило с двух сторон, не перебарывая. Смотрю на неё испытующе –ни дрогнуло ни веко, не изменилось лицо:

–– Люба, забирай что принесла и иди домой.

–– А что случилось-то?

–– На свадьбе хорошо погуляла?

–– Так ты сам не захотел со мной быть, какой-то концерт репетировал, а я же и виновата.

–– Могла и с нами побыть, тебя никто не гнал.

–– Да зачем мне это нужно, все ваши репетиции, «пиликанья», какая-то там благотворительность.

–– Ладно, иди Люба домой, мне работать надо.

Схватив свой узелок, и уже без улыбки, с достоинством, не спеша гордой походкой удалилась. А рабочие смотрели издали, возьму ли я узелок и пойду ли с Любой в кочегарку «любить» друг друга. Не пошли. Значит не все потеряно с этим парнем. Через пятнадцать минут когда я уже включил вентиляторы и подымал температуру в системе, подкидывал уголь в топку, зашел наш токарь, довольно пожилой и уважаемый в поселке, дядя Леша. Я уставился на него вопросительно –отчужденно. Подошел, положил руку на плечо, заглянул испытующе в глаза:

–– Коля, успокойся и выслушай. Ты, Коля, в поселке на примете, все за тебя болеют и переживают. Не было еще такого здесь, чтобы двадцатилетний парень был опекуном, не было. Не лезь, сынок, в дерьмо, не останешься без вины, всю жизнь тогда «отмываться». Не зацикливайся, Люба не одна на свете и в поселке тоже. Перебори себя.

Уронил я голову, что сказать на это? Зашел следом за дядей Лешей и Иванович, глянул исподлобья, испытующе. И вышли оба, оставив меня в сумятице чувств.

Утром, передав смену и хорошо отмывшись