— Но что же делать, дон Клаудио, если после восстания ко мне без конца идут люди в поисках пристанища? В конце концов мне пришлось разложить матрасы прямо на полу!

— Не рассказывайте мне сказки: переправа через пролив закрыта уже несколько недель, и ни одна живая душа не попадет к нам сейчас с того берега, — откуда же тут взяться новым постояльцам? Так что нравится вам это или нет, но придется выполнить мое поручение. Будем считать, что за это я прощу вам какой-нибудь ваш грешок, которых на вашем счету накопилось уже немало. И вы должны не только поселить эту девушку в своем доме, но и помочь ей. У нее нет знакомых в Тетуане, а ей нужно выпутаться из одной крайне скверной истории, так что уж найдите какой-нибудь угол, поскольку она остается у вас прямо сейчас. Вам все понятно?

— Ну конечно, господин комиссар, — безо всякого энтузиазма ответила женщина. — Чего уж тут непонятного.

— Вот и договорились: оставляю ее на ваше попечение. Если возникнут проблемы, вы знаете, где меня найти. Честно говоря, мне вовсе не нравится, что она будет жить здесь: боюсь, как бы совсем не сбилась с пути, глядя на вас, — да только уж…

— О чем вы говорите, дон Клаудио? — перебила хозяйка дома с видом оскорбленной невинности и плутовскими нотками в голосе. — Неужели вы даже сейчас меня в чем-то подозреваете?

Комиссар отреагировал на театральное возмущение андалусийки со свойственным ему хладнокровием:

— Я всегда всех подозреваю. Это моя работа.

— А раз вы столь плохого обо мне мнения, мой комиссар, зачем даете такое ответственное поручение?

— Потому что, как я уже говорил, в сложившейся ситуации у меня просто нет другого выхода; не думайте, будто мне все это нравится. В общем, девушка остается на вашем попечении, и попытайтесь как-нибудь помочь ей с работой: боюсь, она не сможет вернуться в Испанию еще довольно долго, а ей нужны деньги для решения одной неприятной проблемы. Так что постарайтесь что-нибудь придумать: может, ее возьмут в магазин продавщицей, или в парикмахерскую, или в какое-то другое приличное место. И перестаньте называть меня «мой комиссар», я уже тысячу раз вам об этом говорил.

И тут хозяйка дома впервые обратила на меня взгляд. Оглядела с головы до ног, быстро и без любопытства, словно оценивая тяжесть бесполезного груза, который ей предстояло взвалить на свои плечи. После этого перевела взгляд на комиссара и с насмешливым смирением произнесла:

— Можете быть спокойны, дон Клаудио, Канделария обо всем позаботится. Не знаю, правда, пока, где ее разместить, но вы не переживайте, у меня она будет как у Христа за пазухой.

Смиренные заверения хозяйки не показались комиссару достаточно убедительными, и он решил еще немного закрутить гайки, чтобы все окончательно прояснить. Подняв указательный палец, он посуровевшим голосом изрек последнее предупреждение, на которое уже нельзя было ответить шуткой:

— Будьте осторожны, Канделария, и не играйте с огнем: эта история и так доставила мне много хлопот, и я не хочу, чтобы возникли новые проблемы. Не вздумайте впутать эту девушку в свои сомнительные делишки. Вы обе не слишком благонадежны, так что я буду следить за вашим поведением очень пристально. И если хоть что-нибудь покажется мне подозрительным, быстро упрячу вас в камеру, и тогда уже никто вас оттуда не вытащит. Вы все уяснили?

Мы обе невнятно пробормотали нечто вроде «да, господин комиссар».

— В таком случае оставляю вас, и следуйте моим указаниям; как только здоровье позволит, обязательно найдите работу — и чем скорее, тем лучше.

Комиссар посмотрел на меня, и мне показалось, что он несколько секунд колебался, не протянуть ли на прощание руку. Но очевидно, решил этого не делать и закончил нашу встречу единственной скупой фразой, содержавшей одновременно и совет, и обещание:

— Берегите себя, потом поговорим.

После этих слов дон Клаудио вышел из прихожей и легко сбежал по лестнице, поправляя на голове шляпу. Мы молча наблюдали за ним с порога, пока он не скрылся из виду, и только собирались вернуться в прихожую, как снизу, где стихли последние шаги комиссара, донесся его голос, раскатисто прогремевший в лестничном пролете:

— Смотрите у меня, обеих посажу за решетку, и никакие высшие силы вам тогда не помогут!

— Чтоб тебя, паразит, — произнесла Канделария, захлопнув дверь ловким движением своего внушительного зада. Потом посмотрела на меня и нехотя улыбнулась, пытаясь приободрить. — Невыносимый человек, он у меня уже в печенках сидит: везде сует свой нос, все про всех знает, никакого спасения от него нет.

Канделария так глубоко вздохнула, что ее пышный бюст сначала невероятно надулся, а потом вернулся к прежним размерам, словно у нее под платьем находилась пара воздушных шаров.

— А ты давай проходи, дорогая, — пожалуй, поселю тебя в одну из дальних комнат. Ох, проклятое восстание, из-за него все перевернулось у нас с ног на голову — ужас, кровь, война, черт бы ее побрал! Скорей бы это закончилось и мы бы зажили как прежде! Да, вот что, сейчас мне придется тебя покинуть, у меня кое-какие дела, ты пока здесь располагайся, устраивайся, а когда я вернусь к обеду, ты мне все не спеша про себя расскажешь.

Канделария выкрикнула несколько слов по-арабски, и на ее зов из кухни, вытирая руки о тряпку, появилась марокканская девушка лет пятнадцати. Они принялись вдвоем наводить порядок и менять постель в крошечной душной каморке, которая с этого дня должна была стать моей спальней. И вскоре я уже устраивалась в этой комнате, не имея ни малейшего понятия о том, сколько времени мне предстояло там провести и по какому руслу суждено теперь пойти моей жизни.

Канделария Бальестерос, более известная в Тетуане как Канделария-контрабандистка, была, по ее собственному выражению, стреляным воробьем и прошла огонь и воду. Ей исполнилось сорок семь, и она считалась вдовой, хотя и не была уверена, что ее муж действительно скончался от пневмонии во время одной из своих частых поездок в Испанию, как сообщалось в письме, пришедшем из Малаги семь лет назад. Кто мог поручиться, что это не липа, состряпанная ее бесстыжим благоверным, пожелавшим исчезнуть так, чтобы его никто не искал? Когда-то они, бедные поденщики, работали на оливковых плантациях Андалусии, а потом, уехав оттуда в поисках лучшей доли, поселились в протекторате после Рифской войны, в двадцать шестом году. С тех пор оба пытались зарабатывать на жизнь самыми разными способами, правда, не очень успешно, и все скудные заработки муж Канделарии без зазрения совести тратил на выпивку и публичных женщин. Детей у них не было, и когда Франсиско исчез, оставив ее одну и без связи с Испанией, откуда шел контрабандный товар, Канделария решила снять дом и сдавать недорогие комнаты с полным пансионом. Однако это не означало отказ от привычного занятия: она по-прежнему покупала и продавала, перекупала и перепродавала, выторговывала и обменивала все каким-либо образом попадавшее ей в руки: монеты, портсигары, марки, авторучки, чулки, часы и зажигалки сомнительного происхождения и туманной судьбы.