— И что теперь? — растерянно спросила я.

— Прежде всего вам следует оставаться на месте, не предпринимать попыток уехать из Тетуана и постараться не доставлять мне проблем. Моя обязанность — следить за соблюдением порядка во вверенной мне части протектората, и я не думаю, что вы представляете для него угрозу. Однако на всякий случай не хочу терять вас из виду. Так что вы пока останетесь здесь и будете жить тихо и незаметно, не ввязываясь ни в какие истории. Учтите, это не просьба и не совет, а распоряжение — и прошу вас отнестись к нему со всей серьезностью. Это своего рода надзор: я не стану запирать вас в камере или сажать под домашний арест, так что вы будете пользоваться относительной свободой передвижения. Но при этом не должны покидать город без моего предварительного разрешения. Это ясно?

— И сколько это продлится? — спросила я, не ответив на вопрос комиссара. Перспектива остаться в чужом городе — в полном одиночестве и без средств к существованию — казалась мне просто ужасной.

— До тех пор, пока в Испании все не уляжется и не появится какая-то определенность. Тогда я решу, как с вами поступить, а сейчас у меня нет ни времени, ни возможности заниматься вашими делами. В ближайшее время вам следует разобраться только с одной проблемой — погасить долг, оставшийся в гостинице Танжера.

— Но я не в силах заплатить такую сумму, — чуть не плача, попыталась объяснить я.

— Мне это известно: я осмотрел ваши вещи и нашел лишь ворох одежды и несколько бумаг. Однако в настоящий момент вы единственная, кого мы можем привлечь к ответственности, а формально вы виновны не менее Аррибаса. Так что, ввиду его отсутствия, расплачиваться придется вам. И боюсь, я не могу избавить вас от этого, поскольку администрация гостиницы прекрасно осведомлена, что вы находитесь здесь, под моим наблюдением.

— Но он увез с собой все мои деньги, — всхлипнула я.

— Я знаю, но перестаньте же наконец плакать — сделайте одолжение. В своем письме Аррибас сам все объясняет: он не скрывает, что собирается поступить с вами самым бессовестным образом, присвоив все ваши деньги и оставив вас без гроша, бросив на произвол судьбы. Да еще и с ребенком, которого вы в результате потеряли, едва сойдя с автобуса в Тетуане.

Увидев смятение на моем лице, залитом слезами боли, горечи и разочарования, комиссар спросил:

— Вы не помните этого? Я встречал вас на станции. Из жандармерии Танжера нам сообщили, что вы должны объявиться у нас в городе. Насколько мне известно, носильщик из «Континенталя» рассказал администратору, что видел, как вы уходили из гостиницы в большой спешке и выглядели притом как-то странно. Администратор сразу забил тревогу, и вскоре выяснилось, что вы покинули номер, не собираясь больше туда возвращаться. Поскольку долг в гостинице у вас остался внушительный, администратор тут же обратился в полицию; они нашли таксиста, отвезшего вас к автобусу «Ла-Валенсьяна», направлявшемуся в Тетуан. В обычное время я послал бы кого-то из своих людей задержать вас на станции, но сейчас, в эти трудные и неспокойные дни, стараюсь контролировать все лично, поэтому решил сам отправиться на встречу. Едва выйдя из автобуса, вы потеряли сознание, и я доставил вас в эту больницу.

В моей памяти всплыли смутные воспоминания. Удушающая жара в автобусе, который все действительно называли «Ла-Валенсьяна». Крик, шум, живые куры в корзинках, пассажиры с тюками — испанцы и марокканцы, запах пота. Ощущение чего-то липкого в паху. Невероятная слабость при выходе из автобуса в Тетуане, страх, что-то горячее, текущее по ногам, черное и густое, оставшееся после меня на асфальте, и голос человека с наполовину скрытым полями шляпы лицом:

— Сира Кирога? Полиция. Прошу вас следовать за мной.

В этот момент меня охватила неодолимая слабость, в голове помутилось, колени подогнулись. Я потеряла сознание, и сейчас, несколько недель спустя, передо мной вновь было это лицо, принадлежавшее то ли моему палачу, то ли спасителю.

— Сестра Виртудес регулярно сообщала мне о состоянии вашего здоровья. Я уже давно собирался с вами поговорить, но меня не пускали. Сказали, что у вас злокачественная анемия и что-то там еще. Только сегодня мне разрешили наконец с вами пообщаться: как я понял, вы почти выздоровели и в ближайшие дни вас выпишут.

— Но куда я пойду? — Меня охватило неописуемое беспокойство, перешедшее в ужас. Я не в силах была встретиться один на один с незнакомой реальностью. Я никогда ничего не делала без чьей-либо помощи, рядом всегда находился кто-то, на кого я могла опереться: мама, Игнасио, Рамиро. Я чувствовала себя совершенно беспомощной, неспособной в одиночку противостоять жизни и ее трудностям. Я не могла жить без руки, ведущей меня за собой, без чужой головы, принимающей за меня решения. Без близкого человека, которому я бы верила и подчинялась.

— Именно этим я и занимаюсь, — сказал комиссар, — ищу для вас какое-нибудь пристанище — сейчас это, поверьте, нелегко. А пока хотелось бы узнать от вас некоторые подробности, до сих пор мне неизвестные. Так что, если не возражаете, я снова приду к вам завтра, чтобы вы рассказали мне свою историю, — возможно, соединив все детали, мы сумеем найти для вас выход из ситуации, в которую впутал вас ваш муж или жених…

— …В общем, кем бы там ни приходился мне этот бессовестный человек, — закончила я его мысль со слабой усмешкой — ироничной, но полной горечи.

— Вы были женаты? — спросил комиссар.

Я отрицательно покачала головой.

— Тем лучше для вас, — коротко заключил он и посмотрел на часы. — Что ж, не стану больше вас утомлять, — сказал он, поднимаясь, — думаю, на сегодня достаточно. Я вернусь завтра — не знаю, правда, в котором часу: как только появится свободное время, поскольку дел у нас сейчас невпроворот.

Я смотрела, как он идет к выходу из палаты, пружинистым и решительным шагом человека, не привыкшего терять время. Мне было интересно, действительно ли он верит в мою невиновность или просто хочет избавиться от меня как от обременительного груза, свалившегося на него в самый неподходящий момент. Однако размышлять об этом не осталось сил: я была истощена и напугана и жаждала лишь одного — погрузиться в глубокий сон и забыться.

Комиссар Васкес вернулся на следующий день — в семь или, быть может, в восемь, когда жара спала и лучи солнца уже не были такими палящими. Едва увидев его в дверях палаты, я оперлась на локти и, сделав невероятное усилие, поднялась. Приблизившись, комиссар уселся на тот же стул, на котором сидел накануне. Я даже не поздоровалась с ним, а лишь откашлялась и приготовилась рассказать все, что он хотел от меня услышать.

7

Эта вторая встреча с доном Клаудио произошла в пятницу, в конце августа. А в понедельник, часов в десять утра, комиссар снова пришел ко мне: он нашел, куда меня поселить, и собирался сопроводить меня в мое новое пристанище. При других обстоятельствах столь рыцарское поведение можно было бы истолковать как угодно, однако в сложившейся ситуации его интерес ко мне являлся исключительно профессиональным и он помогал мне, избегая лишних осложнений.