Это было неожиданное для него чувство. И очень опасное.

Он до сих пор не знал, в какую игру она играет, но чувствовал себя очарованным. Ее красотой и остроумием в первую очередь. Но, кроме этого, ее удивительной вдумчивостью и уникальным видением мира.

Но он не мог позволить себе отвлекаться на нее. Ему нужно было оставаться верным своей цели. Вернуть Крепости былую славу.

До того как мир его бабушки уйдет во тьму.

Еще шесть дней. Столько ему оставалось потерпеть. Тогда Фиона поймет, что ее усилия напрасны. Она навсегда покинет Крепость и сосредоточит свое внимание на ком-то другом.

Им обоим так будет лучше.

Но сегодня он был не в состоянии уснуть от волнения и возбуждения и, взяв стакан бренди, вышел на небольшой балкон с видом на террасу, наслаждаясь тишиной и уединением.

Он оперся бедром на железную балюстраду и охватил взглядом чернильно-синее звездное небо и линию деревьев вдалеке. Позволил ему скользнуть за пределы полукруглой террасы в сад, темный, дикий и прекрасный. По крайней мере, в глазах Фионы… а теперь и в его глазах.

Время, проведенное с ней у фонтана, казалось волшебным и нереальным, как будто русалка наложила на них мощное заклинание. Он чувствовал его остаточное действие даже сейчас, без сомнения, виной этому были в том числе бренди и лунный свет.

Возможно, сад и был зачарован, но гораздо более вероятно, что он был пьян от желания.

Он улыбнулся, глотая бренди, и вдруг замер.

Слабый свет проникал сквозь густую поросль сада, и вокруг него шелестели листья. Может, это нимфа или фея… но, скорее всего, женщина, будь она неладна. А именно, Фиона.

Какого черта она делает там одна в такое время ночи? Черт возьми, а что, если она не одна? Он не имел на нее никаких прав, и все же не мог отрицать, что нутро ему обожгла ревность.

В любом случае этот проклятый сад принадлежал ему, и он собирался узнать, кто туда вторгся, особенно после полуночи.

Он оставил напиток на столе и направился к лестнице черного хода, с удивительным нетерпением ожидая встречи с русалкой.

* * *

Фиона была почти уверена, что идет по правильному пути… но сохранять уверенность было все труднее. На усыпанную гравием дорожку через сад вторгались неподстриженные ветви, своенравные сорняки и волнистые корни деревьев.

Ей не составило труда незаметно выскользнуть из дома, но она оставила записку на подушке для Лили. Если сестра вдруг проснется до возвращения Фионы, она не хотела, чтобы та беспокоилась.

По подсчетам Фионы, она пробыла в саду около часа, если не больше, и при этом прошла только половину пути к фонтану. Пока что она нашла трех земляных червей, двух жаб и одну гинею. Но никаких записок с требованиями шантажиста.

Ноги у нее болели от постоянных приседаний, но легкая боль – небольшая цена за увенчавшиеся успехом поиски. Она не снимала капюшона, а фонарь держала как можно ниже, пока медленно шла вперед, тщательно проверяя под каждой ветвью и в каждой яме.

Она продолжала поиски под кустом, когда что-то вдруг выпрыгнуло из тени, приземлившись на носок ее туфли. Слегка вскрикнув, она сделала шаг назад и споткнулась о платье, а затем упала на спину. Она приземлилась на большой камень, а ее фонарь закатился под ветку, и пламя в нем погасло, оставив Фиону в темноте.

Квак. Ах, жаба номер три. Она прыгнула обратно в кусты, очевидно, оставшись невредимой, тогда как Фиона, несомненно, проснется с синяком.

Ну, по крайней мере, это был не паук.

Стараясь не заплакать и тихо чертыхаясь, Фиона встала на ноги и потерла место удара, ожидая, пока глаза привыкнут к отсутствию света. Когда она наклонилась, чтобы достать фонарь, позади нее раздались шаги. Не деликатный шорох мягких туфелек, скользящих по гравию. Больше похоже на мужские сапоги, которые гравий решительно топчут. Паника забилась у нее в венах, но тут она услышала знакомый глубокий голос:

– Вышли на вечернюю прогулку?

Грэй.

Фиона обернулась, чтобы взглянуть на него – или, точнее, на его силуэт – при слабом лунном свете. Она подготовила оправдание на случай, если кто-то увидит ее на улице, но никак не могла вспомнить какое. По крайней мере, пока он был так близко от нее.

Она ответила:

– Я не могу уснуть. А вы? Вы регулярно патрулируете территорию в полночь?

– Нет. Но начинаю думать, что следовало бы. – Он подошел на шаг ближе. – Вы в порядке? Мне показалось, я слышал, как вы упали.

– Да, и так оно и есть. В смысле, все уже в порядке.

– Ясно, – сказал он с явным недоверием, – а что с вашим фонарем?

– Я уронила его, когда жаба прыгнула мне на туфлю.

– На вас напала жаба? – Усмехаясь, он опустился на колени рядом с ней, протянул руку в заросли и извлек фонарь. Держа его за ручку, которая погнулась от удара о землю, он осмотрел металлический каркас при лунном свете: – Вы захватили огниво?

Ей казалось, что даже хор сверчков звучит насмешкой над ней:

– Увы, нет.

– Тогда хорошо, что я здесь, чтобы проводить вас в дом.

Она слегка рассердилась:

– Меня не нужно провожать, милорд.

– Грэй. Помните?

О, она слишком хорошо все помнила.

– Я пока не готова вернуться в дом, но, пожалуйста, возвращайтесь без меня.

Он фыркнул на это:

– И не подумаю.

– Боитесь, что меня принесут в жертву Минотавру? – спросила она сухо.

– Нет, но признаюсь, что сама идея меня привлекает. – Он упер руки в бедра. – Что вы на самом деле забыли здесь в это время суток? – Она открыла рот, чтобы ответить, но он добавил: – И не говорите мне, что собирались рисовать. Даже если бы света было достаточно, а его нет, вы не взяли с собой блокнот для набросков.

Придумывая подходящее оправдание, она решила сказать что-то близкое к правде:

– Кажется, я обронила кое-что… сегодня, когда мы были вместе. И отправилась на поиски.

– И не могли дождаться восхода солнца? – спросил он недоверчиво. – Должно быть, это что-то крайне важное.

Если бы он только знал, насколько важное. Пожимая плечами, она сказала:

– Кажется, я упомянула, что не могла уснуть. Обычно прогулка лечит мою бессонницу, поэтому я решила убить двух зайцев.

Грэй провел рукой по волосам:

– Хорошо. Что именно вы ищете?

– Сережку, – ляпнула она. О господи. Почему она не могла сказать, что это браслет или перчатка – да что угодно, лишь бы крупнее иголки в стоге сена. – Сережку, – повторила она тоном полной дурочки. – Эти серьги мне подарила моя мать. Не мачеха, а моя родная мать. – Голос у нее дрогнул – не потому, что она была такой прекрасной актрисой, а потому, что разговоры о матери всегда комом вставали у нее в горле и напоминали ей обо всем, чего ей так не хватало. Об уютных вечерах перед камином и чтении рассказов у огня, о солнечных днях у ручья и о смехе.