всего мира. И такое выражение лица у него было… Невероятное, сложно словами передать. Губы в легкой улыбке, но такой довольной, что ей захотелось потрогать его улыбку пальцами, запомнить кожей. Даже кончики пальцев зазудели сразу. У него пробилась щетина темно-рыжая, она тенью легла на его лицо. И морщинки у уголков глаз собрались, потому что он еще сильней улыбнулся. Интересно, что ему такое снилось?

Они вдвоем так хорошо спали на ее постели, что будить их не стала. Пусть спят, она напугала их,вчера…

Сон тихонько отпускал ее, дыхание постепенно стало ровным, только липкий холодный пот напоминал об увиденном кошмаре.

Эти сны для нее были одновременно и кошмаром, и прекрасным видением. Чудом. Тамир, уже подросший, как и Илья. Рядом с ней, рядом с ними. Живой и здоровый. Такой же солнечный и задорный, как и его брат.

Конечно, это хороший сон, но именно сон, а не реальность. Потому, всегда просыпалась с ужасом, заставляла себя очнуться. Иначе она бы тогда спала целую вечность. Кто бы о таком не мечтал? Ее дети рядом с ней, оба живы, счастливы, растут у нее на глазах. Кто бы на ее месте отказался от такого сна? Никто. Но, жить прошлым нельзя, просто нельзя, и точка на этом.

Но сейчас, глядя, как отец и сын сладко спят, она сожалела, что они не прожили вот так все девять лет, что знакомы.

Это было бы невыносимым счастьем просыпаться так каждое утро, но, увы, и ах, это тоже всего лишь прошлое, и грош ему цена.

Накинула на себя халат и тихо вышла из спальни.

Интересно, каким образом Костя оказался в ее постели? Это бы был смешной анекдот, но ей не смешно от слова «совсем».

На первом этаже было тихо, видимо все еще спали. А то, что были эти все, даже не сомневалась.

Артем был при ней, а Сава точно должен был подтянуться, по ходу событий. Смутно помнила приезд Вики, но та так быстро исчезла, что и говорить не о чём.

Прошлась по прохладному полу босыми ступнями. Хорошо. Тревога уходила, уступая место спокойному разуму.

По кухне бесшумно, в мягких вязаных тапочках, сновала Любаша, готовила, судя по запаху, овсяную кашу и бульон.

– Эти олухи пили вчера, что ли?

На резкий звук женщина подскочила, от испуга.

– Ты что меня так пугаешь, а? Чуть сердце не выпрыгнуло! – запричитала Григорьевна, картинно хватаясь за то самое сердце.

– Любаша, сердце немного левее и ниже, а с твоей выдающейся грудью ничего страшного не случится, – хмыкнула, присаживаясь на барный стул, – Ты меня покормишь?

– Вот уж похабница! Напугала меня вчера! Ты смотри, я поседею совсем, страшная стану, Васька от меня уйдет, и что я тогда делать буду?

– Ты какой год мне грозишься, что Васька от тебя уйдет? Третий? Вот, когда уйдет, тогда и обсудим.

– Ну, честное слово, ты, если не кормленная, такая язва. Страшно жить становится от того, какая ты язва.

– Любаша, кончай трепать, и корми меня, быстрей, а то всем достанется. Виноватой ты будешь, точно тебе говорю.

Женщина лишь ласково улыбалась, картинно проявила недовольство, хлопнув цветастым полотенцем ей по рукам, и взяла плошку для каши. Насыпала от души, еще масла сливочного добавила, и меда немного.

– Ты подуй-подуй, горячее же еще!

Маришке, как этим самым медом по душе кто прошелся от материнского взгляда домработницы, этих причитаний, нарочных показушных выступлений в жанре комедии.

– Я дую-дую, не маленькая же, – в самом деле, принялась дуть на аппетитную кашу в плошке, потянула носом аромат, – Мм, Любаша, пахнет то как. Кофе свари, как ты умеешь, а? Пожалуйста.

– Виктория Юрьевна утром звонила, сказала, что кофе с этого дня под строгим контролем. Одна чашка в день, не больше, а то совсем, тебя, напитка лишит. И будешь ты, голубушка наша, пить зеленый чай.

– Упаси боже, эту моч…– быстро исправилась под недобрым взглядом Любаши, – Эту муть пить. Вообще не понимаю прелести зеленого чая.

– Ты, девонька, себя не бережешь, все гонишься, все работаешь. Я понимаю, понимаю, зачем так. Но здоровье то не купишь, красавица, слышишь?! Остановись, передохни.

– У нас намечается очередная проповедь в церкви спасения? – иронично уточнила, смакуя кашу, – Или ты просто, решила мне мозги с утра прополоскать?

– Матери на тебя нет!

– Маму не трогай, пусть отдыхает.

– Да где это видано то? Она мать, или кто? На шее твоей сидит, Илья не малец, ему нянька уже не нужна.

– Люба, ну что ты завелась с утра? Мама молодая, красивая женщина, она влюблена. Ей можно побыть и эгоисткой. Она заслужила.

– А тебе всех на себе тянуть? Ты до ее возраста не доживешь! – тихо гаркнула женщина, скрывая набежавшие слезы. – Это неправильно. Мы все в матерях нуждаемся. А у тебя здоровье не то, чтобы такой образ жизни вести.

– Все, хватит! – отрезала недовольно, – Я тебя услышала, но она живет так, как считает нужным, и пока я могу обеспечивать ее желания, я буду это делать.

Маришка понимала, что хорошо поставленным командирским тоном могла обидеть Любашу, которая поистине, как мать заботится и о ней, и об Илье, но считала правильным сказать именно это. Слишком часто стала Люба ворчать на эту тему. И сегодня ее терпение иссякло.

Завтракала в молчании, не обращала внимания на недовольный взгляд женщины. Она была вправе так поступать и так говорить, но обидеть никого не хотела.

– Ты на меня не злись, Люба, не надо. Вот так мы живем, и ничего не поменяется. Прости за грубость.

– Ай, – она махнула рукой, убирая посуду, – Живи, лишь бы тебе счастье было от всего этого.

Вот и поговорили с утра пораньше. Понедельники никто в их доме не жаловал, это точно.

На работу решила сегодня не ехать, смысла в этом нет, если через два часа все равно придется возвращаться. Илья испугался, и пусть он стал старше, умней и понятливей, бороться со своими страхами он один не должен.

Прекрасно помнила, что творилось с сыном, когда ей стало плохо в первый раз. Он маленький еще был, совсем крошечный, развитый конечно, но беззащитный до дрожи. Не отходил от нее почти два месяца. Пришлось ездить с ним на работу, на встречи с клиентами, даже на предприятия: заводы, склады, стройки, банки, – везде возила его с собой. Сын не отпускал ее руку. Держался за нее своей крохотной ладошкой со всей силы и смотрел напуганными глазами, полными слез. Не разговаривал ни с кем, только с ней перед сном:

– Ты не уйдешь? Мама,