Впрочем, мне пришло в голову, что, понаблюдав за братом Неда пристальнее, я узнаю, где он бывает, и, возможно, раскрою его тайну. Как говорится, praemonitus, praemunitus[3].

Итак, в последующие несколько дней я не спускала глаз с Кеннета, впрочем, не нарушая привычного образа жизни. Распорядок его был весьма однообразен: в половине девятого он шел на работу и открывал лавку в девять; обедал в половине третьего, как правило, в кафе «Бачелорс» в парке; ровно в шесть закрывал лавку и возвращался на Стэнли-стрит, иногда заглядывая в квартиру номер одиннадцать поиграть с Сибил и Роуз, затем шел ужинать к матери; потом он чаще всего возвращался в парк выпить в баре. Похоже, он подружился с работниками Выставки, и, как только парк закрывался на ночь, Кеннет исчезал в таверне «Каледониан» с компанией разнообразных приятелей. На мой взгляд, в его поведении не было ничего подозрительного. Он пропадал в питейных заведениях, а не в притонах, где курят опиум. Выпивал, но не более, чем свойственно людям его возраста и происхождения. Наконец я задумалась, не кроется ли тайна Кеннета в прошлом. Однако, как вскоре выяснилось, развязка не заставила себя долго ждать.

В субботу вечером, проведя несколько приятных часов на Выставке, я направилась к дому. Мне хотелось прогуляться вдоль реки к северу, перейти мост Принца Уэльского, подняться к живописному кольцу домов, павильонов, башен и шпилей Вудленд-Хилла — настоящему королевскому венцу Глазго, откуда открывалась великолепная панорама города, — и, наконец, спуститься в Квинс-Кресент, который на фоне Вудленд-Хилла выглядел скромной тиарой. Сгущались сумерки, но благодаря чуду электричества все было отлично видно. В огромных окнах Восточного дворца горел яркий свет, к востоку и западу простирались мерцающие огни города, заводов и верфей. В воздухе витал запах дыма из Павильона технических новинок, слышался рокот динамо-машин, бесперебойно работающих до закрытия Выставки. До этого дня было еще далеко, и публика, как обычно, стекалась к Волшебному фонтану, радужные струи которого сверкали в небе и затейливо отражались в реке.

Подходя к центральному мосту, я заметила Кеннета Гиллеспи. Удивительное совпадение — я как раз думала, нет ли его в парке. Кеннет выходил из курильни «Хауэллс» в сопровождении высокого типа в черной широкополой шляпе, в котором я узнала младшего из гондольеров. Они стояли совсем близко, и я запросто могла окликнуть Кеннета, но было поздно, я устала и потому сделала вид, будто смотрю в окно курильни, чтобы остаться незамеченной. Приятели наверняка направлялись в «Каледониан». Они прошли по тропе к реке, болтая, на минуту задержались у киоска с шоколадом, но я была слишком далеко и не слышала слов. Судя по всему, гондольер почти не говорил по-английски. Интересно, как он объяснялся с местными?

Поблизости вспыхнула спичка — полный мужчина остановился прикурить сигару на пороге «Хауэллс», затем двинулся через мост, оставляя за собой манящий кисловатый шлейф дыма. Я и сама мечтала о сигарете, но сейчас было не до того. А пока я любовалась через окно курильни на уставленные товаром полки и узорчатые зеркала. Внутри было нарядно и уютно, и, казалось, запах табака через стекло сочился мне навстречу. Из зала спустились две служанки, очень хорошенькие, в накрахмаленных передниках и белых чепчиках. Какой-то джентльмен, опершись локтем на стойку, флиртовал с девушкой. Я снова вспомнила о гондольере. Местные прозвали двух венецианцев «синьоры Ваниль и Карамель», поскольку для жителя Глазго любой итальянец непременно ассоциируется с мороженым и сладостями. Нед неоднократно рисовал гондольеров. Я находила эти картины весьма вычурными, но Педен все время подначивал его продавать их как сувениры с Выставки. Я была невысокого мнения о взглядах Уолтера на искусство и про себя придумала о нем скороговорку (Педен — педант, портретист попугаев, прилипала, позер и попрыгун) и надеялась, что Нед не поддастся его влиянию.

Словом, мои мысли рассеянно блуждали. Спустя несколько мгновений я вновь отвернулась от окна и с удивлением обнаружила, что Кеннет с гондольером исчезли. Я посмотрела по сторонам. Никого. Я отправилась на то место, где они только что стояли, и вгляделась в кусты — снова никого. Беспокоясь, не приключилась ли с ними беда — ведь уже совсем стемнело, — я рискнула пойти к реке. Кое-где берег круто обрывался вниз, и приходилось шагать крайне осторожно. Убедившись, что на восточной стороне пусто, я направилась к первому мосту, надеясь, что они спустились к реке побросать камешки, покурить или еще по каким-то мужским нуждам.

Можете ли вы представить, что за зрелище открылось мне в тени под невысоким мостиком? Во-первых, я и сама не сразу поняла, как его расценивать. Во-первых, мужчины дрались. Синьор Карамель, по-видимому, напал сзади и хитростью одолел противника: улегшись на Кеннета, он обхватил его рукой за шею и прижимал его к земле так, что тот глухо стонал. Почуяв опасность, я собиралась было закричать, как вдруг осознала, что на самом деле между молодыми людьми происходит вовсе не ожесточенная борьба, а некий акт совершенно иной природы; итальянский лодочник, как теперь говорят, «катался с Кеннетом на качелях».

* * *

Поймите меня правильно: я не слишком трепетна и ничего не имею против актов любви, древних греков и тому подобного. Я беспокоилась тогда лишь о своем новом друге, художнике Неде Гиллеспи. Его брата интересовали вовсе не девушки из «Какао-хауса»; Кеннет избрал себе иную стезю. Если именно эту скандальную новость «старина Финдли-Биндли» собирался отразить в своей карикатуре, нам грозила настоящая катастрофа. Видите ли, добропорядочные граждане Глазго никогда не отличались толерантностью, особенно по отношению к «голубым», «содомитам» или первертам (или как их там называют в современной терминологии). Страшно было представить, что станет с репутацией Неда, его будущим и шансами на победу в конкурсе портретистов, если безрассудное и неподобающее поведение его брата разоблачат в номере «Тисла».

* * *

На следующий день, явившись на Стэнли-стрит позировать, я обнаружила распахнутую входную дверь, а на лестнице встретила Неда с мольбертом под мышкой. Как выяснилось, Комитет изящных искусств наконец объявил дату приема полотен. После краткого закрытого просмотра члены Комитета удалятся из зала, чтобы выбрать будущего автора портрета королевы. Просмотр был назначен на пятнадцатое августа — спустя лишь несколько дней после выхода газеты с карикатурой Финдли. Мысль о том, какой непристойный образ возникнет в голове у критиков при виде работы Гиллеспи, наполняла меня ужасом.

— Не уверен, что успею закончить «Восточный дворец», — произнес Нед, опустив мольберт на пол. — Наверное, я представлю на конкурс одну из картин с гондольерами.

— С гондольерами? Нет, ваш «Восточный дворец» гораздо больше подходит для конкурса. — Я улыбнулась, пряча тревогу. — Когда напечатают этот жалкий вздор?

Нед непонимающе уставился на меня.

— Вы о чем?

— Ну как же — о карикатуре Финдли в «Тисле».

— А, это, — рассмеялся он. — Понятия не имею.