Сильнее всего Энни огорчило, что все эти страстные игры происходили совсем рядом, когда она углубилась в чтение любимого «Дэвида Копперфильда», и в тот самый миг, когда Кеннет пылко ублажал горца, дошла до самого печального эпизода — смерти чудесного песика Джипа и жены героя, бедняжки Доры. Двойная трагедия (да еще и на одной странице!) растрогала Энни до слез, и ей было горько сознавать, что, пока она, забывшись, плакала над гениальными строками, Кеннет сидел рядом — и самозабвенно лапал потные сокровища под килтом горца (это я так выразилась, не Энни). Только когда солдат сошел в Хеймаркете, а Кеннет бросился за ним, не объясняя причины, Энни почуяла неладное.

— В Хогманай[5], когда Кеннет выпил, я стала расспрашивать. Поначалу он отделывался намеками, мол, я чего-то о нем не знаю, а потом опьянел окончательно и рассказал, что произошло в поезде.

Неизвестно, что подумала тогда Энни, однако она благоразумно воздержалась от слов неодобрения. Полагаю, ей польстило доверие Кеннета. Он же, убедившись, что жена брата готова не только хранить его тайну, но и выслушивать его без обвинений, завел привычку откровенничать и, забыв о скромности, с упоением живописал ей свои подвиги.

— С тех пор он рассказывал мне обо всем, — продолжала Энни. — О мужчинах, с которыми встречался в самых разных местах. Я просила его быть осторожнее, но ему все нипочем. А потом началась Выставка, он познакомился с Кармином — тем самым гондольером, — и, поверьте, Гарриет, это счастье, потому что Кеннет наконец угомонился. Он больше не якшается с разными типами, меняя их как перчатки. С Кармином они бывают только наедине.

— Увы, не всегда, — возразила я. — К счастью, под мостом их никто не видел, кроме меня. А если бы мимо проходил полицейский?!

Энни помрачнела. Бедная девочка (она ведь и правда была юна) — представляю, как мучительно месяцами хранить столь деликатную тайну. Хорошо, что она наконец смогла излить мне душу.

Однако я вновь забегаю вперед. Все это я узнала, если не ошибаюсь, только в сентябре, когда мы с Энни подружились и могли, пусть и не в столь буквальных выражениях, обсуждать подобные темы.

Конечно, в тот день, в августе, мы не говорили так подробно. Хотя Энни настаивала, поначалу я упорно отрицала, что причастна к уничтожению карикатуры Финдли. Однако не скрою, вскоре я сдалась. Энни отчаянно хотела знать, как именно были изображены Нед и Кеннет, и так умоляла меня, что в конце концов я описала ей рисунок. Тогда она принялась выспрашивать, почему мне вообще взбрело в голову проникнуть к Финдли, и я как можно тактичнее рассказала ей, что видела Кеннета в парке в обществе гондольера.

— Они меня не заметили — было уже довольно темно, — однако я видела, чем они занимаются.

Энни сжала губы в тонкую ниточку. Я ласково взяла ее за руки.

— Дорогая, не волнуйтесь. В Лондоне я знаю множество таких мужчин. Их больше, чем вы думаете. Я никому не скажу, обещаю.

Она долго глядела мне в глаза, словно пыталась решить, заслуживаю ли я доверия, и наконец, смягчившись, вздохнула.

— Ох, Гарриет! Нед ни о чем не догадывается, и я с ума сходила от ужаса, что карикатура сломает нам жизнь.

— Надеюсь, нам больше нечего бояться.

Энни покачала головой; ее глаза были полны слез.

— Не знаю, как вас благодарить. Никогда не забуду, что вы для нас сделали, — никогда!

Внезапно входная дверь распахнулась, и через секунду в гостиную влетел Нед.

— Добрый день. Что это вы сидите взаперти? Идите в парк, на свежий воздух!

— У тебя хорошее настроение, дорогой. — Энни восхитительно быстро взяла себя в руки. — Ты встретил Уолтера?

— А должен был?

— Он искал тебя в клубе. Видимо, вы разминулись.

— Не беда. — Нед с улыбкой обернулся ко мне. — Гарриет, думаю, вас обрадует, что «Восточный дворец» готов и висит на стене в Художественном клубе, ожидая приговора Комитета изящных искусств.

— Чудесно! И как полотно?

— Конечно, я не вполне им доволен, но…

— Не слушайте его, — оборвала мужа Энни. — «Дворец» великолепен.

Нед смущенно засмеялся.

— Ну, я бы не спешил с выводами. Однако, по словам Горацио Гамильтона, это моя лучшая работа.

— Ах, ваш «Дворец» просто замечательный, — вмешалась я.

— Да, и еще, дорогой, — сказала Энни. — Не огорчайся, но «Тисл» так и не напечатал эту штуку.

— Какую штуку?

Удивительно, что пока мы все не находили себе места от волнения, он вообще не думал о карикатуре.

— Рисунок Финдли. Вместо тебя он изобразил мистера Кроухолла.

Нед расхохотался.

— Дружище Кроухолл! Ну и ладно, он достоин шаржа больше, чем я. Послушайте… — Тут же забыв о рисунке, он хлопнул в ладоши. — Давайте пойдем в парк и отпразднуем завершение картины! Спасибо за совет, Гарриет, думаю, теперь у меня появился слабый шанс. Надеюсь, я найду способ вас отблагодарить.

— Помилуйте, я всегда была уверена, что «Восточный дворец» станет шедевром, — смущенно призналась я.

— И вы не ошиблись — отныне я буду всегда советоваться с вами. Энни, где девочки? Идемте, Гарриет, я угощу вас мороженым или лимонадом.

— О, это было бы чудесно, но… — Я с сомнением покосилась на его жену. — Нам нужно работать над портретом. Энни не терпится его закончить.

К моему величайшему удивлению, она покачала головой.

— Ничего страшного, в другой раз поработаем. Нед прав. Нам всем пора немного развеяться. — Улыбнувшись, она взяла меня за руку. — Милая Гарриет, вы не против подняться наверх и помочь мне собрать девочек?

От неожиданного проявления симпатии я порозовела.

— Вовсе нет. С радостью.

Так началась прекрасная новая страница в истории моей дружбы с Гиллеспи.

По иронии судьбы, именно сейчас, когда я пишу о сближении с Энни и семейством Гиллеспи, мои отношения с Сарой заметно ухудшились. Все началось с зеленушек. К несчастью, когда содержишь домашнего питомца — собаку, кошку или птичку, — часто привязываешься к ней всем сердцем и страдаешь, если что-то не ладится. Так и случилось с Меджем и Лейлой. Слава богу, они не больны; даже несмотря на преклонный, по птичьим меркам, возраст, парочка пребывает в добром здравии. Однако я вынуждена была проделать с ними нечто, причиняющее мне немалую душевную боль. Вдобавок, это происшествие привело к размолвке с моей новой компаньонкой.

Несмотря на замкнутый и угрюмый нрав, Сара вполне обжилась в новом доме. Во всем ее облике есть какая-то неуловимая скорбь, словно ей всегда чего-то не хватает. Кроме того, она склонна переедать. Уже со дня переезда ко мне она поправилась: талия раздалась вширь, а руки, толстые, как сардельки, едва помещаются в рукава. Сама я никогда не обладала хорошим аппетитом, а сейчас вообще заставляю себя есть, чтобы не ослабеть, и тем не менее понимаю, как должно быть неудобно носить на себе лишнюю тяжесть, особенно этим летом, когда стоит такая ужасная жара. Безусловно, Сара осознает свою полноту — при любой температуре она носит старомодные широкие юбки, длинные рукава и толстые чулки. Наверное, напрасно я выделила ей комнатку рядом с кухней, у самой кладовки: по вечерам оттуда нередко доносится возня и чавканье.