* * *

Ближе к концу месяца во время очередного сеанса позирования я все же увидела один такой рисунок. Несколько дней было сыро и прохладно, и мы, растопив камин, уютно устроились в гостиной. Нед трудился у себя в мастерской над «Восточным дворцом» в надежде вовремя предоставить полотно конкурсному комитету. Работа над моим портретом успешно продвигалась: Энни как раз принялась за сложные складки на моей юбке. Перейдя на масляные краски, она стала сосредоточеннее и увереннее в себе, но при этом выглядела изможденной, наверное, из-за Сибил. День выдался унылый и пасмурный. Помню, что мы только что вернулись к работе после перерыва, и Энни мерила шагами комнату, посматривая на меня и проверяя, красиво ли лежит юбка. Внезапно выглянуло солнце, в гостиную пробился луч света. Энни вытирала кисть и вдруг застыла с искаженным лицом, глядя поверх моей головы, в угол у окна. Она определенно была очень встревожена.

Я обернулась, чтобы узнать, что же привлекло ее внимание, но Энни торопливо проскочила мимо моего стула и, присев на корточки у плинтуса, стала тереть стену подолом платья.

— Что там? — спросила я.

— Ничего, — резко ответила Энни. — Просто пятно на стене.

«Пятно», как она его назвала, было нацарапано черной и красной пастелью. Видимо, чтобы не шокировать меня, Энни попыталась его загородить, но я успела мельком заглянуть ей через плечо. То, что я увидела, можно назвать одним словом — непристойность. Примитивный рисунок, размером с небольшой кабачок, был выполнен уверенной, но явно детской рукой. Я похолодела от мысли, что столь непристойное изображение принадлежит маленькой девочке.

* * *

Пожалуй, до того случая я не осознавала, как печально обстояли дела. Хотя Элспет и Мейбл обсуждали при мне новую привычку Сибил пачкать стены, я не догадывалась, что сюжет окажется похабным. Однако теперь я убедилась, что девочку нужно как можно скорее образумить.

Я подозревала, что Мейбл воспитывала бы Сибил строже, чем родители: она весьма выразительно кривилась, когда племянница плохо себя вела — и, кстати, когда Энни кормила Роуз грудью, — и единственная настаивала, что девочкам не место в мастерской. Правда, сама Мейбл почти постоянно сидела там, болтая с братом. Несколько раз, когда мы оказывались в гостиной наедине, она принималась откровенничать о себе, о разорванной помолвке и своей семье. Сначала я настороженно относилась к сестре Неда, уж слишком много в ней было противоречий: доброжелательная — и в то же время заядлая спорщица; самоуверенная — и в то же время доверчивая. Несмотря на некоторую резкость, Мейбл подкупала своей прямотой. Вскоре я пришла к выводу, что ее апломб происходил от некоторой заброшенности в детстве. Элспет, как свойственно матерям, больше любила сыновей и каждую минуту своей жизни посвящала ожиданию Царства Божия на земле, благотворительности и разнообразным бродягам и экзотическим личностям из разных уголков мира. Особенно ее увлекали евреи, которых она считала первыми обращенными в христианство; именно поэтому она так заинтересовалась мною, приняв меня за еврейку. Представляю, каково было Мейбл в детстве: всегда позади братьев, всеми покинутая, с матерью, собирающей в доме пеструю компанию негритянских евангелистов, бледных польских евреев, темнокожих раджей, смуглых мусульман и всевозможных западных миссионеров. На мой взгляд, Мейбл изнемогала от недостатка внимания, мечтала, чтобы ее слушали и воспринимали всерьез. Я взяла за обыкновение спрашивать ее совета по любому поводу. Мы обсуждали, где продаются самые изысканные продукты и как мне лучше закалывать волосы. Поначалу она реагировала настороженно, но честолюбие взяло верх, и Мейбл охотно делилась своей мудростью. Я безотлагательно выполняла все рекомендации, не забывая похвалить ее отменный вкус или здравомыслие, и постепенно наши отношения потеплели.

Однажды она зашла ко мне на чашку кофе, который я начала пить по ее совету. Хотя мы с Мейбл часто общались и раньше, в тот раз мы впервые договорились встретиться вдвоем — знаменательный этап в развитии женской дружбы, на котором еще можно все потерять, если не достичь гармоничного, хотя и трудно определяемого, сочетания взаимной симпатии и уважения. К сожалению, в тот день мне не раз пришлось прибегнуть к помощи чувства юмора, поскольку Мейбл явилась в особенно спесивом настроении и даже не пыталась казаться любезной. Прямо с порога она раскритиковала шторы в моей гостиной, потом заявила, что вид из окна мог бы быть и приятнее, осудила мой выбор кофейных зерен, а за столом устроила целую сцену, выбирая печенье, к которому, придирчиво повертев его в руках, так и не притронулась.

Я попыталась растопить лед.

— Я смотрю, вы не такая сластена, как Элспет. И вы гораздо стройнее. В жизни бы не заподозрила, что вы ее дочь.

— Неужели?

— Честное слово. И вообще, вы с ней такие разные.

— Правда?

Лицо Мейбл разгладилось и посветлело: словно солнце заглянуло в чулан, и горшки и кастрюли разом заблестели.

— Не то слово! — воскликнула я, чувствуя, что иду верным путем. (Разумеется, бедняжка любила маму, только, как бывает у дочерей, к этой любви примешивалось тайное желание как можно сильнее от нее отличаться.) — Судя по всему, в отличие от нее, вы не склонны набирать вес, а что касается характера — в некотором смысле вы далеки друг от друга, как день и ночь!

— О, я легко поправляюсь. — Мейбл была не в силах не противоречить. — Если тщательно не слежу за питанием. Но мне и впрямь кажется, что у нас с мамой разные характеры.

— Именно! А ведь это скорее исключение! Взять, к примеру, Энни и Сибил…

— Ох, Сибил! — Мейбл подняла глаза к потолку.

— Да уж, она — сущее наказание, — согласилась я. — Эти ужасные рисунки…

Мейбл с отвращением тряхнула головой. Как позднее выяснилось, она считала нужным пойти в школу к Сибил и разобраться, не попала ли та под чье-то влияние. Девочка училась в смешанном классе, куда набрали, по мнению Мейбл, весьма неотесанных мальчишек. Правда, поскольку летом учителя и ученики разъехались, с проверкой пришлось подождать.

— И как только Нед ухитряется сосредоточиться на работе? — спросила я. — С тех пор как начались каникулы, Сибил часами сидит у него в мастерской.

— Да, я знаю! Мы пытаемся ее выставлять, особенно я.

— Когда я была маленькой, то не смела и шагу ступить в кабинет отчима.

— Само собой! Для работы мужчине необходима тишина.

— Помню, однажды, примерно в возрасте Сибил, я пробралась туда, пока отчим с матерью были наверху. У него была коллекция калейдоскопов, и мне до смерти хотелось взглянуть. Я на цыпочках подкралась к полке и взяла калейдоскоп, и тут внезапно услышала шаги: отчим спускался в кабинет.

— О господи, — выдохнула Мейбл.

— Да, у меня душа в пятки ушла! Я с грохотом уронила калейдоскоп, и у него откололся кусочек эмали. Когда отчим вбежал в кабинет и увидел, что я натворила, он размахнулся и ударил меня кулаком в живот, совсем как взрослого мужчину. Удар был такой сильный, что я взлетела в воздух и врезалась в окно. Должно быть, смешно это выглядело.