Все оказалось проще простого, как на карте. Выйдя с наступлением темноты из одного из глубоких заливов Адриатики на формально хорватском берегу, к утру мы подошли к Венеции. Однако уже это было преступлением.

Нас было семь человек. Шесть сербов и я. Из шести сербов один был офицером военной полиции Республики Книнская Краiна, а пятеро были офицерами-«тиграми» из национальной гвардии командира Аркана, тотемным животным их подразделения был тигр. Катер у нас был старый, неизвестного происхождения, крашеный-перекрашеный, вероятнее всего, немецкого производства. Мы были одеты в гражданские бушлаты и пальто. На лицах у нас были следы попойки. Вчерашней. Мы долго решали вчера, брать или не брать с собой оружие, разумнее было бы не брать, но солдатская жадность пересилила. Три чешского производства «скорпиона» и по пистолету на каждого все же взяли, мотивируя свою жадность тем, что можем наткнуться на хорватскую береговую охрану, которая, я не уверен, существовала ли в тот год, 1992-й.

Мы просто банально напились накануне. И как в Москве, напившись, загораются вдруг идеей: «А поехали в Питер, завтра Новый год, классно поехать в Питер!» И все вдруг задвигаются, заулыбаются, сразу появится дело. Оживление, доселе сонные проснулись и кричат: «В Питер! В Питер!..» Так и мы оживились и все закричали: «В Венецию на Рождество! В Венецию!» Потому что было 23 декабря, а с 24-го на 25-е, как известно, католическое Рождество. Ясно, что я не католик, и сербы не католики. Если серб католик, то он уже хорват. Это единственная нация, которая, меняя религию, меняет и национальную принадлежность. Недалеко от тех мест, где мы воевали, есть Петрово Поле. В годы неурожая там стояли хорватские прелаты и в обмен на посевное зерно перекрещивали сербских крестьян в католицизм и записывали их уже хорватами. Но мы-то ехали не праздновать католическое Рождество, мы ехали победокурить, как футбольные фанаты в чужую страну, посостязаться с итальянцами. Да и война моим спутникам надоела, честное слово. Позиции к концу 1992-го стабилизировались — Республика Книнская Краiна успешно отстояла себя тогда, островком Сербии в самом центре Хорватии. Война свелась к окопному сидению и вечерним обстрелам из минометов, там, где они были, позиций друг друга.

Я-то что, я доброволец, да еще иностранец, но им, если прознает начальство, пришьют дезертирство. А если задержат итальянцы, тюрьмы не миновать. А мне миновать, у меня французский паспорт. Я вообще могу сказать, что в Венеции с ними познакомился… Подумав, я сообразил, что в паспорте у меня стоят венгерская и сербская визы, и многочисленные, и что они меня выдадут, эти визы. Но все равно, я был в лучшем положении, чем они. А ведь это я их вчера подбил, я больше всех, и первый начал. Рассказал, как посетил Венецию зимой 1982 года, с чужим паспортом в кармане…

Но разве офицерам с войны бояться Венеции и мирных итальянцев?! «Мы перестреляем всех этих карабинери», — сказал Славко Маркович и предложил выпить. Что мы и сделали. За исключением наших «капитана» и «механика», мы не дали им пить, ибо им еще предстояло войти в лагуну и где-нибудь пришвартоваться. Собственно, капитаном и механиком эти ребята не были, но поплавать им приходилось. Оба родились в хорватском Дубровнике, на берегу Адриатики, а в этом городе все знают морское дело, и сербы, и хорваты. Дубровник в общем и называют славянской Венецией.

Порта мы опасались. Потому план был такой: просто вплыть в город и пришвартоваться на Гранд-канале, у какого-нибудь музея. Никто из нас не говорил по-итальянски, но в Венеции столько туристов! Вот и мы — туристы, правда со «скорпионами», но уж как получается… По правде говоря, сербы к итальянцам ничего не имели. Итальянцы хотя и оккупировали во все войны Хорватию вместе с живущими там сербами, однако за сербов даже заступались, когда хорваты их резали. Однако у нас у всех, включая меня, русского, было некое презрение небольшое к итальянцам, потому что они — потомки великой нации, но сегодня никчемные бойцы, плохие вояки. Якобы.

Там был маяк, а справа от маяка был пролив, через который мы и вошли в лагуну. Снег к этому времени стих и появилось зимнее солнце. Она, город Венеры (я предпочитаю, чтобы она переводилась как «город Венеры»), низко лежала перед нами на воде: Венеция.

Проблуждав некоторое время в хмурых водах зимней Венеции, мы предпочли пристроиться на канале делла Джудекка у набережной, застроенной складами и, как потом оказалось, еще и госпиталями. Мы убедились, что все же наш катер крупноват и слишком по-плебейски, по-рабочему выглядит возле дворцов и роскошных отелей на Гранд-канале. А у складов мы были уместны. Здесь и там у набережной стояли баржи, и мы тихо прилепились между ними. У остановки плавучего трамвая вапоретто мы узнали, что набережная называется Дзаттере. Так же называлась и остановка вапоретто. Мы по очереди привели себя в порядок в каюте у зеркала. Умылись. Поулыбались друг другу, пытаясь делать это, как делают мирные люди в великом городе-музее. Проверили карманы. Я взял свой французский паспорт. У парня из военной полиции имелся паспорт Словении, той, где столица Любляна. Остальные предпочли не брать с собой свои югославские паспорта. Над оружием долго раздумывали, и наконец взяли с собой только два пистолета. На случай безвыходной ситуации. Перепрыгнув с носа катера на набережную над черной водой, мы пошли, как пошла бы сошедшая на берег команда небольшого судна, молодые люди, смеясь и подталкивая друг друга, забегая вперед, свободно трещали на незнакомом языке. Мало ли иностранцев бродит по Венеции.

Оказалось, что не так уж много. По крайней мере, в этой части города мы встречали людей, удивленно оглядывающихся на нашу речь, потому мы перешли на «broken English», чтобы не привлекать к себе внимания. Мы вышли к мелкому каналу. Канал был обложен по краю бордюрным камнем как тротуар, и повсюду к длинным двойным шестам, торчащим из воды, были пришвартованы лодки, большая часть лодок окрашена в синий цвет. Канал этот безошибочно привел нас туда, куда мы первоначально намеревались пристать, — мы вышли вдоль этой узкой полоски воды к Гранд-каналу и пересекли его, дружно топоча по деревянному мосту Академии. Дело в том, что я и словенский гражданин уже бывали в Венеции, я за десять лет до этого, «словен» из военной полиции — неизвестно когда. Пошел снег, разноцветные дворцы на Гранд-Канале, выполненные в византийском, ренессансном и барочном стилях между XIII и XVIII веками, нас мало интересовали, но мы признали, что это красиво. Мы, впрочем, тоже явились не из хижины дровосеков, «тигры» занимали несколько богатых вилл на самом берегу Адриатики, да и военная полиция квартировала в захваченной вилле какого-то бывшего хорватского министра в три этажа. Там был паркет, камины, огромные окна. Как солдат, равно как и матросов небольшого судна, нас интересовали траттория и девки. У нас были «марки» — своим солдатам командир Аркан неплохо платил в немецких марках. У меня было несколько тысяч французских франков. Мы намеревались поесть, выпить вина, поймать, если возможно, девок, либо одну девку, и сделать с ними, ну вы знаете что… Отбыть мы собирались после того, как наступит католическое Рождество, ночью… Глубокой ночью.

Я так тщательно перечислил все эти пункты, словно у нас был план. На самом деле мы шли, притворяясь матросами, останавливались выпить из фляжек сливовицы, то галдели шумно, то вспомнив, кто мы, затихали, пытались заглядывать сквозь стекла в рестораны, которые явно были нам не по карману. Но на самом деле мы наслаждались жизнью. Так мы добрались до самой церкви Santo-Stefano, пока до нас не дошло, что мы находимся в центре самого центрального района Венеции San-Marco, и что если обед мы еще сможем здесь оплатить совместно на марки Аркана и французские франки моих французских издателей, то уж на девок нам точно денег не хватит. Потому мы повернули обратно, там в окрестностях Академии и музея Пеги Гуггенхайм мы видели несколько заведений, которые показались нам скромнее.