Вечерами Марина часто прислушивалась к тому, что происходило за дверями комнат сыновей. У Петьки постоянно звучала музыка да мурлыкал телефон, который упорно обрывали девушки-подружки. У Ивана стояла глухая тишина, лишь изредка прерываемая недовольным гудением перезагружающегося компьютера. В комнате он зудел по-комариному монотонно и постоянно, когда сын бывал дома. А дома он бывал часто — фирма, где он трудился после окончания института, ценила его как компьютерщика и предоставляла свободу действий. Поэтому Иван много работал дома, где ему было уютнее и привычнее.

Лишь иногда Ванька демонстрировал пример негативной реакции флегматика. В моменты, когда вдруг зависал комп, Иван говорил запредельно нордичным шепотом, с такой интонацией, словно неторопливо и деловито перечитывал фразу диктанта:

— Чтоб ты сгорел.

Компьютер к такому отношению привык и не очень обижался, хотя Петька пытался безуспешно убедить брата в том, что комп — это живой организм, со своим выдающимся умом и феноменальной памятью, а потому требует ласки, вежливости и дружелюбия. Иван отмахивался.

Не сложились у него отношения с отчимом и младшим братом. Петька избегал Ивана, хотя ссор между ними не возникало никогда. В силу безбрежной Петькиной контактности, бесконфликтности и миролюбивости, думала Марина. Но и Слава в последнее время тоже стал избегать Ивана. Все трое не жаловались друг на друга, не отвечали на поставленные в лоб вопросы об их взаимоотношениях, но жили врозь. И это пугало и настораживало Марину. Она печалилась о будущем сыновей.

Когда-то она радовалась, что у нее трое детей. Они вырастут дружными. И позже родители уйдут навсегда, но братья будут преданно заботиться друг о друге и друг другу помогать. Выросли… Но любить и помогать не научились или не захотели. Почему? Этот вопрос давно мучил Марину. Задавать его Володе было бессмысленно и даже несерьезно. Муж рассматривал подобные разговоры как пустые и не имеющие никакой значимости. Главные ценности жизни… В чем они, где? Марина стала горько думать, что в самых близких ей людях нет ничего человеческого, как это ни страшно признавать. Каждый из них поклонялся лишь себе и любил одного себя, совершенно равнодушный к остальным, безжалостный, холодный… И все они скроены на один образец.

Она решила посоветоваться с Романом.

Виделись они редко. Редко и перезванивались. Хотя Марина в последнее время, когда подросли сыновья, стала все чаще и чаще жалеть своего первенького муженька, неудачника и бедолагу.

— А напрасно ты его жалеешь, — однажды насмешливо свысока заметил Володя, подметивший ее отношение к Роману. — Жалость — это обманка. Вот ты пожалеешь человека и уверишься, что вроде все для него сделала, что нужно, а больше не в силах, и успокоишься в своей бездеятельности. Бестолковое это чувство, никчемное — наша жалость. Нужно что-то реальное, а не сожаления.

— И что же ты мне предлагаешь реального? — окрысилась Марина. — Развести Ромку с этой дылдой и вновь женить на себе?

— Даже это дикое предположение намного благотворнее твоей абсолютно бесполезной жалости, — невозмутимо отозвался Володя. — Приищи ему другую жену — вот и поможешь!

Марина обозлилась вконец.

— Тьфу на тебя! Ты вот приискал себе достойную замену! У Петьки в качестве отца, заботливого и внимательного, давно уже твой Ленька-бизнесмен! Все по уму.

Володя важно кивнул:

— Леонид у меня парень что надо!

— Не в тебя, — съязвила Марина.

— А какая разница в кого? И зачем вообще выяснять все это? Главное — человек хороший, а на кого похож — дело десятое.

Роман звонку Марины не удивился, а даже обрадовался. Нашел, кому можно поплакаться на свою жизнь и кто его с удовольствием выслушает, хотя и не без ехидства.

— Я седею и лысею прямо на глазах, — объявил Роман. — Лидия со мной так обращается, что даже волосы не выдерживают.

— Главное, чтобы выдержало сердце, — пробурчала Марина. — Слыхала, что ты пьешь горькую…

— Опять подружки донесли? — хмыкнул Роман. — Верные друзья! Откуда твои девки располагают таким мощным шпионским арсеналом? Или все хористки ныне на службе в ФСБ? Почти как у Гайдая? Но я не пью. Так — бутылочку водки в день, но не больше.

Его вопросы Марина полностью проигнорировала.

— Представь, сегодня мы со Славой видели такую картину. Под падающим снегом и пронизывающим ветром шагал пожилой седоволосый мужчина, очень бодрый и сияющий, и, несмотря на годы и наши опасно-скользкие тротуары, шел быстро. А в руке торжественно держал букет цветов, конечно, не для себя…

— Ты всегда была излишне сентиментальной, — изрек Роман. — Но любить по-настоящему не умела. В этом твоя беда и наше общее несчастье.

Марина вздохнула. Любить… Это действительно надо уметь.

Свою работу, к которой она когда-то так рвалась, Марина уже почти оставила. Как давно все это было — мечты о славе, о сцене, желание стать певицей, обязательно великой… Какая чепуха! Родились дети, и в ее сердце поселился страх за них, за их будущее, за их жизни, такие слабые на ветру, грубо бьющем в окна…

Несколько лет Марина пробовала руководить хором в захудалом Доме культуры, куда вечерами стекались одинокие люди, неудачники и неудачницы, которым некуда больше приткнуться, в основном предпенсионного и пенсионного возраста. Правда, Марине с ее энергией удалось все-таки сколотить довольно неплохой по местным масштабам хор. Его однажды даже пригласили выступить в Колонном зале, и Марина прямо ликовала. Но грянула перестройка, за ней стремительно притопала рыночная экономика, никакие районные и другие хоры никому стали не нужны… Все песни давно пропеты…

И Марина положилась целиком и полностью на зарплату Володи, который тогда еще чувствовал себя победителем и строил радужные планы преобразования НИИ, где трудился. Арина — та давно сидела на шее у мужа и посмеивалась. Макар оказался двужильным и явно намеревался пережить всех молодых.

— Дык… При чем тут твои картины на улице? — заныл Роман. — Марка, мне плохо…

— Мне тоже, — подавив в себе ненужную, по мнению Володи, жалость, ответила Марина. — Из-за детей. Они выросли сложными, непонятными, далекими от меня… Они не любят друг друга. Я понимаю: виновата сама… Но что мне делать, не подскажешь?

— Бытует такое расхожее мнение, что когда люди чего-то стыдятся, то сторонятся, прежде всего, своих близких, зато откровенничают с чужими.

Марина изумилась:

— А чего же им всем стыдиться?

— У всех свое, разное… Я тоже точно ничего не знаю. Просто предполагаю. Как вариант, возможность.

— Тьфу на тебя! — закричала Марина. — Ты меня запутал окончательно!

— А как вы с сестрицей меня когда-то запутали… — вдруг ехидно протянул Роман.

И Марина поняла, что продолжать разговор бесполезно. Если подвыпивший Ромка — а он теперь всегда в таком состоянии — ударился в воспоминания, можно идти пить чай.