Я вырос на природе, поэтому привык к запахам и звукам леса. Особенно к звукам, потому что обоняние у меня не особенно острое. Ночью может быть тихо, но мертвой тишины не бывает никогда. Птицы, сверчки, лягушки, аллигаторы, собаки и так далее. Звуки, которые издают животные, — это цепная реакция. Если одни начинают чирикать или квакать, другие понимают, что все в порядке. И наоборот. Если кто-то замолкает, остальные таятся до тех пор, пока не выяснят причину. Я заметил, какая тишина вдруг воцарилась.

Я вспомнил старые фильмы. Особенно те, где герой чешет в затылке и говорит: «Я никого не вижу, но мне кажется, что за нами наблюдают». Обычно он оказывается прав. Потому что в следующее мгновение откуда-то выскакивают индейцы в боевой раскраске.

И у меня сейчас было такое же ощущение. Я задумался: хрустнула ветка. Под чьим-то весом. И уж точно это не енот. А еще звук казался приглушенным. Олень или кабан не умеют красться, потому что у них копыта. А вот люди и медведи — умеют. Честно говоря, медведи меня не особенно пугали. Черные медведи скорее любопытны, чем опасны. Но был и другой вариант, при мысли о котором волосы вставали дыбом.

Я расстегнул палатку, поднял Эбби в спальнике и прижал палец к ее губам.

— Ш-ш-ш…

Она обхватила меня за шею. Свободной рукой я подхватил аптечку и кобуру и спустился по берегу, выйдя из круга света. Потом, по щиколотку в воде, пересек реку и вышел на песчаный пляж.

Эбби шепнула:

— Что случилось?

Я прислушался.

— Пока не знаю…

Я уложил ее на берегу под нависшими ветвями деревьев. Прошло минут двадцать. Мы ждали, а я мысленно прокладывал завтрашний маршрут и размышлял, где нам перекусить и раздобыть воды. Где не стоит бояться людей, а где лучше притаиться. Здесь река была чище, чем в других местах, и мы могли пить прямо из нее, но с пастбищ в нее стекало бог весть что. Пестициды и навоз — то и другое я предпочел бы не пробовать на вкус. Зато на берегах повсюду стояли артезианские колодцы, снабженные ручными насосами — надо только знать, где смотреть.

Я уже собирался нести Эбби обратно, когда из зарослей вышел человек. Высокий, тощий, босиком, в джинсовых шортах и футболке. Он показался из-за деревьев, ступил в реку и медленно зашагал к лодкам. Он осторожно вынимал ногу из воды и затем беззвучно погружал ее туда снова. Так ходят олени, когда не хотят быть замеченными. Потом появился второй и направился прямо к палатке, а следом — третий. Первый обыскал каноэ, а двое других заглянули в палатку. До меня доносился их хриплый шепот.

Они чиркнули спичкой и бросили в костер все — палатку, мой спальник, нашу одежду и остальные вещи. Палатка коптила, обволакивая окрестности дымом, отчего все трое закашлялись. Наконец огонь победил, тент занялся, и пламя, взметнувшись метра на полтора, озарило берег.

Когда дым развеялся, тип, что рылся в каноэ, собрал все, что у нас было, в одну из лодок и потащил ее вверх по течению. Пройдя сотню метров, он вытянул каноэ на берег и уволок за деревья. Я слышал, как он пробирается через лес. Пламя гудело, освещая пляж. Двое оставшихся, казалось, разъярились еще сильнее. Их лица окрасились золотом. Я видел достаточно, чтобы понять: они мне не нравятся, но слишком мало для того, чтобы опознать их при случае.

Мы попятились глубже в укрытие. Я снова коснулся пальцем губ Эбби и лег рядом с ней, разглядывая наш лагерь сквозь стебли травы. Пришельцы собрали все, что им было не нужно, и швырнули в костер. Теперь пламя лизало ветви деревьев. Потом грабители взвалили оставшийся скарб на плечи и пошли вслед за тем, кто утащил каноэ. У нас осталась одна лодка и немного вещей.

Я взялся за пистолет. Эбби положила руку мне на плечо:

— Все это восстановимо. В отличие от тебя.

Вечеринка шла полным ходом. Эбби спрыгнула с ограждения и взяла меня под руку:

— Что ты знаешь о Чарлстоне?

— Как добраться до работы, до колледжа и до тех мест, где хороший клев.

Она покачала головой:

— Это никуда не годится.

Улицы в Чарлстоне широкие — их спроектировали в 1680 году, чтобы избежать столпотворения, характерного для узких лондонских улочек. Мы прошли по Ист-Бэй, свернули налево, к церкви, и спустились по Кэббидж-роу.

— Ты когда-нибудь видел «Порги и Бесс»?

Я покачал головой.

— Если когда-нибудь увидишь, учти, что это та самая Кэт-фиш-роу.

Мы подошли к театру на Док-стрит.

— Здесь я научилась стоять перед толпой незнакомых людей. — Эбби улыбнулась. — И мне нравилось.

Она подвела меня к Дому пиратов, выстроенному из синего гранита с Бермудских островов.

— Говорят, — Эбби показала себе под ноги, — отсюда начинаются потайные ходы, которые ведут к гавани.

— Ты в это веришь?

Она кивнула.

— Откуда тебе знать?

Эбби посмотрела по сторонам и придвинулась ближе.

— Потому что я их видела.

Мы повернули на Чалмерс — самую длинную из сохранившихся в Чарлстоне булыжных мостовых. Корабли Вест-Индской торговой компании привозили с собой английскую гальку в качестве балласта. Наполнив трюмы хлопком, рисом или строевым лесом, они выгружали камни. Практичные колонисты мостили ими улицы, заполняя промежутки битыми устричными раковинами, которые благодаря высокому содержанию извести естественным образом фильтровали сточные воды. Свернув налево, мы миновали «Четыре столпа правосудия»; названные так в честь четырех зданий, стоящих по углам площади. Федеральный суд, окружной суд, городской совет и епископальная церковь Святого Михаила. Еще один поворот, и наша прогулка по иллюстрированной энциклопедии архитектуры под названием «Чарлстон» закончилась.

Эбби объяснила:

— В Чарлстоне сохранилось самое большое количество домов восемнадцатого и девятнадцатого веков. В годы возрождения, которые последовали за ураганом «Хьюго», началась настоящая лихорадка. Все хотели кусочек старины, так что цены на недвижимость взлетели до небес. Не нужно было даже выставлять во дворе табличку «Продается». Владелец обычно намекал друзьям, что собирается продать дом, и к вечеру получал десяток звонков. Конкуренция была страшная. Большинство домов здесь — так называемые чарлстонские одиночные. Шириной в одну комнату, торцом на улицу. Вдоль стены обычно идет веранда, обращенная на юг или юго-восток, чтобы можно было наслаждаться бризом. Колонисты давным-давно поняли, что планировать дом надо с расчетом на долгое мучительное жаркое лето.

Эбби могла за пять минут рассказать о Чарлстоне больше, чем я — за всю жизнь. Она свернула в одну из аллей, чтобы продемонстрировать мне какой-то вымощенный кирпичом проулок. Потом привлекла мое внимание к кованой решетке работы Филиппа Симмонза, а затем показала сад, где росло нечто уникальное: «Говорят, этой глицинии целых сто пятьдесят лет». Я изучал искусство большую часть жизни, но глаз у Эбби был натренирован не хуже, чем у меня, если не лучше. Она замечала красоту в мельчайших деталях. У каких-то ворот она остановилась и указала вверх: