Оказавшись в полумраке гостиной, я останавливаюсь как вкопанная, ощущая как сердце разгоняется под тканью футболки. В кресле кто-то сидит! Сидит, твою мать! Я еще слишком молода, чтобы вот так глупо сдохнуть! Ну какого черта я не осталась в Альтуфьево, а ?? Чем была плоха коза Даша? Ну стерва редкая, но порезать на кожаные ремни она ведь меня не хотела! А этот мужик в кресле наверняка захочет. Кожа у меня — что надо и никаких татуировок.

Но по мере того, как глаза привыкают в темноте, а мозгу возвращается способность соображать, я понимаю, что планов резать меня на ремни у сидящего нет. И вставать, собственно, у него тоже нет плана. Я машинально обхватываю себя рукам, когда понимаю, что человек в кресле — это Молотов. Судя по белеющему в темноте пятну рубашки он в той же одежде, в которой был утром. Уснул? С ним, вообще, все в порядке?

Поколебавшись несколько секунд, я одергиваю футболку и, стараясь ступать беззвучно, иду к нему. Просто удостоверюсь, что олигарх дышит и вернусь к себе в спальню. Ох, хоть бы он дышал, а то полиция, как пить дать, предъявит обвинения в том, что это я Молотова порешила. Сына прикормила кожурками от семечек, спровоцировав приступ аппендицита, а отца в это время отравила. От нас, провинциалок, еще и не такого можно ожидать.

Я останавливаюсь напротив кресла, в котором, размеренно дыша, спит живой олигарх и невольно вдыхаю его запах. Дерево, бергамот, апельсин и что-то еще, от чего во рту влажнеет. Подбородок Молотова покоится на его груди, рука, лежащая на подлокотнике, сжимает полупустой стакан с виски. Блин, он похоже, устал. Есть ли вообще в его жизни человек, который о нем заботится? В Лондоне есть наверняка , а вот в Москве, похоже, что никого. Дима в больнице, а от Снежаны заботы как от козла молока. Вроде сорок женщине, а сама как ребенок.

Я несколько секунд смотрю на спящего Молотова, во сне кажущегося таким безопасным, после чего тихо крадусь к дивану и беру плед. В комнату я, положим, его огромное тело не дотащу, но укрыть от холодного дуновения кондиционера смогу.

Возвращаюсь к креслу и бесшумно опустившись на корточки, тяну руку, чтобы забрать из ладони Молотова стакан. Уронит, порежется, паркет испортит. Чтобы без меня делал вообще. Обхватив теплое стекло , начинаю тянуть и едва не взвизгиваю от неожиданности, потому что в этот момент на моем запястье смыкаются горячие пальцы, и Молотов открывает глаза.

— Я… я просто хотела… — горло парализует неконтролируемым волнением и язык отказывается ворочаться должным образом.

— Что ты хотела, Юля? — голос Молотова охрипший и тягучий, взгляд темный и тяжелый. Кажется, он прилично пьян.

— Увидела, что вы спите и хотела…

Договорить у меня не получается, потому что хватка на моем запястье усиливается и Молотов дергает меня к себе, так что с корточек я валюсь на колени. Во рту становится так сухо, что язык прилипает к небу, а сердце начинает отбивать бешеный ритм.

— Ты мне не нравишься, Юля, — негромко продолжает Молотов, не сводя с меня глаз. — Совсем.

Я тихо выдыхаю, потому что он, наконец, отпускает мою руку.

Но, как оказывается, преждевременно, потому что его ладонь вдруг обхватывает мой подбородок. Я забываю как дышать, как думать и как разговаривать, когда его большой палец скользит выше и дотрагивается до моей нижней губы.

Я пытаюсь сглотнуть, но не выходит, пытаюсь покрутить головой, чтобы избавится от этого вопиющего прикосновения, но этого у меня тоже не выходит. Вместо этого я замерев смотрю в лицо Молотова, который, не отрывая взгляда от моего рта, продолжает водить жесткой подушечкой пальца по моей губе.

— Что, и здесь все натуральное? — хрипло спрашивает он, и смотрит мне в глаза. От их черноты меня в очередной раз настигает приступ удушья, и все что я могу это кивнуть.

Он надавливает пальцем мне между губ, так что я, к своему стыду, ощущаю языком его вкус его кожи: пряно-солоноватый, от которой в животе бушует жидкое пламя. Боже, мне нужно отсюда валить и поскорее.

Тут Сергей проявляет чудеса телепатии: резко одергивает руку, возвращая ее на подлокотник, с которого волшебным образом исчез стакан.

— Иди спать, — тяжело откидывается на спинку кресла. — И лучше поторопись.

Юля.

Тело будто парализовало, и мне требуется огромных усилий, чтобы заставить себя подняться. Темный взгляд Молотова давит на меня многотонной тяжестью, из-за чего ноги не слушаются. Бормочу «Спокойной ночи» и буквально силом волоку себя к лестнице. Живее, Живцова! Ты же Живцова, а не Холодцова, в конце концов!

Я налетаю на дверь нашей с Димой спальни, толкая ее всем телом, будто она мой спасательный бункер перед концом света. Тяжело и часто дышу, пока трясущейся рукой запираю замок изнутри, и медленно сползаю по стенке. Боже мой. Божечки. Обхватываю колени руками и качаюсь взад-вперёд словно неваляшка. Мысли и чувства пляшут вразнобой, сердце грохочет под футболкой так громко и часто, что закладывает уши.

Что это было? Что только что, мать вашу, было?! Меня посетили галлюцинации на фоне обезвоживания, или Сергей, правда, касался моего рта? Если это глюки, но почему я до сих пор чувствую на языке вкус его кожи?

Сергей Георгиевич он для тебя, Живцова!! Хотя какая разница, если граница «злой свекор — стерва-сноха» между нами только что с треском рухнула? Во всяком случае, для меня.

Ну какого черта я полезла к Молотову с этим пледом и заботой о паркете? Ну замерз бы он, ну покашлял денек-другой, зато сейчас меня так не трясло и белье было бы сухим. А оно, блин, намокло, и живот сводит горячей судорогой. И как мне с этим теперь жить? Это же Димин отец.

В отчаянии прикусываю колено и дергаюсь от боли. Презираю себя за то, что такое чувствую. Нужно было сразу встать и уйти, а не позволять себя трогать. Молотов был пьян — это его главное оправдание, а у меня какое?

Сейчас бы мне бутылку «Мартини» и перенестись на необитаемый остров, где синий взгляд и совесть меня не достанут. Собирать кокосы с пальм и добывать трением огонь.

Дыхание постепенно приходит в норму, но снова сбивается, когда я слышу звук поднимающихся шагов. Сердечный ритм начинает отплясывать чечетку, и я закрываю ладонью рот, чтобы мои нервные вздохи не просочились в коридор.

Шаги становятся ближе и затихают возле моей двери. Молотов рот ладонью точно не закрывает, потому что я отчетливо слышу его тяжелое дыхание. Нас разделяет лишь деревянная перегородка. Достаточно дернуть ручку, чтобы вновь увидеть его глаза и ощутить пряно-древесный запах. Боже, о чем я вообще думаю.

Когда моё состояние достигает максимальной отметки нервозности, из-за стены слышится глухое «Блядь», после чего шаги возобновляются, становясь тише, и обрываются с хлопком закрывшейся двери.

Я с облегчением выдыхаю и, поднявшись с пола, падаю лицом в кровать. Тело влажное от пота, но мне холодно. Пытаюсь отключить сознание и уснуть, но не никак не выходит. Я без конца ворочаюсь – скидываю подушки на пол, потому что слишком мягко, потом снова их собираю, потому что без них слишком жестко.