Но если я одна, тогда почему спиной чувствую его присутствие? И аромат парфюма никуда не уходит, и подмышки по-прежнему мокрые. И позвоночник печет словно его нагревают газовой горелкой.

Господи, да не могу же я так вечно стоять. Это идиотизм какой-то. Надо обернуться, чтобы убедиться, что никого за мной нет.

Собрав в кулак все свое рязанское мужество, я тихо выдыхаю и медленно поворачиваюсь. Если бы меня в темечко ударила молния, вряд ли эффект был настолько же сильный, как от вида темно-синих глаз, смотрящих на меня в упор. Кислород стремительно исчезает из легких, замещаясь дозой пряно-древесного запаха, от которого кружится голова. Молотов стоит в каких-то десяти сантиметрах от меня, что почти касается моей груди тканью идеальной белой рубашки.

— Чего тебе нужно, Юля? - хрипло произносит он, неспешно обрисовывая глазами мое лицо, от чего едва кровь вновь приливает к щекам.— Что сделать, чтобы ты убралась из моей жизни?

Куда подевался твой провинциальный темперамент и чувство собственного достоинства, Живцова? Олигарх тебя унизить пытается. Вот-вот и снова деньги предлагать начнет. А ну-ка рыкни на него. Возмутись. Оттолкни. Хоть что-нибудь сделай.

— Ничего мне не нужно… — кое-как выкарабкивается из моего горла тихий писк. Господи, какие ресницы у него. А скулы. И плечи широкие настолько, что всю кухню закрыли.

Я прилипаю к кухонному гарнитуру, потому что в этот момент Молотов преодолевает разделяющие нас жалкие сантиметры и придавливает меня своим телом, так что я чувствую каждый тренированный кубик и каждую напряженную мышцу. Твердые как камень и горячие как сковородка, на которой в данный момент выгорают остатки сливочного масла. А еще в брюках у Молотова огромная эрекция. Настоящая скалка, выражаясь кухонным языком.

Он сдавливает пальцами мои скулы, от чего рот распахивается, и темный взгляд моментально падает на него.

— Меня достало твое вранье, Юля, — грубая вибрация этих слов обжигает подбородок. — Как меня все это достало.

Я чувствую себя парализованной и беспомощной. От тяжелого мятного дыхания на своем лице, от расширенных зрачков, пронзающих меня насквозь и от доминирующей мужской близости. Все мысли о том, что передо мной Димин отец, который по все морально-волевым критериям не должен интересовать меня, испаряются от жара, нарастающего между бедер с каждой новой секундой.

Взгляд Молотова отрывается от моих губ и, скользнув ниже, застывает на груди. Теперь даже если я попытаюсь сказать хоть слово, ничего не выйдет, потому что во рту наступила тотальная засуха.

— Ты снова без белья.

Если бы за мной не было опоры в виде кухонного гарнитура, я бы уже валялась на полу. Ноги ослабели, в ушах шумит, в интимиссими щедрый потоп. Хотя настоящий потоп начинается секундой позже, когда рот Молотова грубо прижимается к моему.

Боже мой. Боже… Язык лондонского олигарха у меня во рту. Уверенно раздвигает губы влажным напором и сталкивается с моим. Огромная рука перехватывает затылок и сжимает так, словно я его собственность. Вторая ладонь протискивается между мной и гарнитуром и жестко стискивает ягодицу.

А я, бессовестная Юля Живцова, отвечаю ему с бесстыдным стоном и жмусь бедрами к эрекции. Я еще никогда не теряла контроль рядом с парнем. Возбуждалась, да, но теряла контроль — нет. Возможно, потому что сейчас рядом со мной не обычный парень, а взрослый и сексуальный мужчина, который обращается со мной как скульптор с покорной глиной, и пожирает мой рот так, словно хочет высосать жизнь..

— Сергей… — мычу я ему в рот, трясущими руками вытягивая ткань его рубашки из-за пояса брюк.

Хватка на моих волосах усиливается так, что в уголках глаз собираются слезы, низ живота каменеет, и Молотов, глухо чертыхаясь, запускает ладонь мне под футболку.

Надо его оттолкнуть, но я не могу: кожа зудит и ноет в ожидании его прикосновений. Я начинаю дрожать, когда горячие пальцы жадно обхватывают мою грудь и сдавливают сосок. Тянут, гладят, растирают, заставляя меня стонать Сергею в рот и царапать оголившуюся поясницу.

— Еще… еще….

— Я же сейчас трахну тебя, девочка, — Подхватив ладонью мои бедра, Молотов сажает на раковину и встает между разведенных ног, так что его выдающаяся эрекцию прижимается к промокшему шву моих шорт.

Я хочу, чтобы он меня трахнул. Это помешательство, какое-то, но я его хочу так, как никогда в жизни ничего не хотела. Хочу, чтобы его пот стекал по мне, его щетина царапала мою кожу, а его член двигался внутри меня.

Трясущимися руками я начинаю расстегивать его ремень, а Молотов стискивает руками мои бедра, словно хочет раздавить, и до упора прижимает их к члену. Наслаждение пронзает каждый нерв, заставляя меня всхлипнуть, и обхватить его ногами. Я настолько поражена реакцией своего тела, что руки замирают на ремне и все что я могу, так это следить за тем, как сжимается челюсть Сергея, когда он плотнее вдавливает мне между ног эрекцию. Вот так я могу кончить, да?

— Кончаешь, — подтверждает мою мысль Молотов, не сводя с меня расширенных зрачков. — Неужели и, правда, все равно с кем.

От этих отрезвляющих слов я зависаю в кадре своего зреющего наслаждения. Все равно с кем? Вот так он обо мне думает?

Ох, какая же ты идиотка, Живцова. Ты что, мать твою, наделала?

Я жмурю глаза, чтобы избавится от вида лица Молотова передо мной и упираюсь локтями в твердую грудь.

— Отпусти меня.

Но Молотов не опускает. Я начинаю дергаться, пытаясь его оттолкнуть, но он сжимает бедра сильнее, там что наверняка останутся синяки и хрипло распоряжается:

— Открой глаза.

Прежде чем я успеваю подумать, веки сами распахиваются, и я ощущаю новое давление эрекции через слои ткани.

— Хватит, — язык отказывается меня слушать, потому что вопреки протесту разума, мое тело по-прежнему наэлектризовано на критичные двести двадцать. — Не надо.

Но Молотов не останавливается: не сводя с меня глаз, новым толчком бедер выбивает из меня очередной виток наслаждения. Повторяет снова. И еще раз.

Следующие секунды ознаменовываются для меня самыми сильными эмоциями в моей жизни: острым экстазом, от которого пожимаются пальцы ног, и убийственным стыдом. Потому что это неслыханно — достигать оргазма от прикосновений мужчины, который только что меня унижал, а теперь наблюдает, как я захлебываюсь стонами , цепляясь за ворот его рубашки.

Я упираюсь лбом Молотову в плечо и крепко жмурюсь.

Господи, что я наделала? У меня на карте всего шестьдесят три тысячи рублей. Хватит ли их, чтобы купить билет на необитаемый остров? Ну или хотя бы чтобы добраться до Рейкьявика. Вряд ли кто-нибудь станет там меня искать.

Пульсация в промежности никак не стихает, соски горят, обожженные прикосновениями, а на бедрах все еще лежат руки Молотова. Отца Димы. Диминого отца, который, тяжело дыша, продолжает сверлить меня потемневшей синевой взгляда.