Видя мою неподдельную радость, Гамов продолжал:

— Воевать с такими танкистами, как у Катукова, интересно и почетно. Костяком корпуса станет 1-я гвардейская танковая бригада, но и мотострелковая бригада, в которой предстоит служить лейтенанту Демидову, — не довесок какой-нибудь, а важная ударная сила. Боевому офицеру будет где развернуться.

Искренне поблагодарив «артиллерийского Бога» и его адъютанта за помощь и доброе участие в решении моей судьбы, я тепло простился с ними. Их мне словно само провидение послало в трудную минуту. Получив документы у майора-бюрократа, который при прощании даже улыбнулся и пожал мне руку, я в хорошем расположении духа направился в военный городок Спасских казарм, расположенных на окраине Москвы, где формировалась 1-я мотострелковая бригада 1-го танкового корпуса.

Трамвай шел медленно, позванивая на перекрестках, а я, глядя в окно, вспоминал свои приключения, которые начались у меня еще на станции Жихарево. Немало их было и здесь, в Москве. Размышляя об этом, я пришел к выводу: при любых сложных и непредвиденных обстоятельствах надо идти до конца, бороться и не падать духом, не мириться с временными неудачами, все равно когда-то появится свет в конце тоннеля.

Встретил меня командир 461-го артиллерийского дивизиона майор Вересов. Это был человек лет тридцати пяти, среднего роста, сухощавый, с овальным лицом, веселыми серыми глазами. Говорил он негромко, с хрипотцой. Сразу же бросилось в глаза, что ведет он себя как-то странно, беспокойно, его руки нервно двигались, мяли носовой платок. Позже я узнал, что это был типичный алкоголик. Стоило ему выпить стаканчик водки, и человек преображался, становился совершенно неузнаваемым. Сослуживцы говорили, что он храбро сражался и пользовался авторитетом у личного состава дивизиона. Но тяга к спиртному в дальнейшем погубила этого в общем-то хорошего человека, толкового командира. Когда и как он приобщился к алкоголю, никто не знал. Но мне с ним пришлось долго воевать, так что запомнилось многое.

С Вересовым мы беседовали около получаса. Его интересовало буквально все — мое образование, здоровье, где и как воевал. Интерес ко мне был вполне естественным: для него я новый человек, а воевать предстояло вместе. После беседы майор подвел меня к окну, показал рукой на казарму и сказал:

— Мест там много, можешь занимать любую койку. Если захочешь познакомиться с начальником штаба, его кабинет напротив.

Расставшись с Вересовым, я постучался в другую дверь. Мне никто не ответил, но я все же ввалился в кабинет, держа впереди себя свой походный вещмешок. Моему нахальству начальник штаба ничуть не удивился, видимо, в эти дни у него бывал разный народ. Я представился, объяснил, что назначен командиром 2-й батареи.

— Вы садитесь, лейтенант Демидов, и оставьте свой «сидор», он вам пока не нужен, — произнес начальник штаба и протянул руку: — Мироненко, Виктор Арсентьевич. Старший лейтенант.

В это время зазвонил телефон. Пока Мироненко разговаривал с каким-то начальником, я обратил внимание на его внешность: среднего роста, как и Вересов, плотный, черты лица правильные, светлые волосы, лоб высокий с небольшими залысинами, глаза внимательные, улыбчивые. В его движениях чувствовалась неторопливость и спокойствие.

О непосредственном начальстве подчиненный должен знать если не все, то, во всяком случае, многое, тогда удается избежать многих неприятностей. Это армейское правило я усвоил еще в артиллерийской спецшколе. Позже многое узнал и о самом Мироненко. Попал он в дивизион недавно и с первых же дней после назначения на новую должность взялся укомплектовывать батареи дивизиона командным и рядовым составом.

Закончив телефонный разговор, начальник штаба в неторопливой беседе «перелистал» мою биографию, а узнав, что я закончил 1-е Ленинградское артиллерийское училище, заметил:

— Вот и хорошо. Теперь у меня будет два выпускника этого училища. Василий Власенко, командир 3-й батареи, не встречались?

— Нет, не довелось. Он, наверно, раньше или позже закончил училище.

— Если мне не изменяет память, в 1940 году, — уточнил Мироненко и добавил: — Вы еще с ним познакомитесь. И непременно загляните к командиру 1-й батареи Вилли Хацкевичу. Он совсем еще мальчишка, из училища. Боевого опыта — никакого. Возьмите над ним шефство, поучите уму-разуму.

Со всеми командирами батарей я потом быстро познакомился, о них еще успею рассказать. Успел познакомиться и с комиссаром. Сразу признаюсь, что за время пребывания на фронте мне с комиссарами почему-то не везло. У меня, сторонника единоначалия в армии, сложилось мнение, что это — лишние люди в батарее, роте, дивизионе, полку. Но на этот раз — поверить трудно! — сразу сработался с человеком, который был старше меня годами и к которому в ходе боевых действий проникся глубоким уважением. Это мой командир Александр Федоров, мордвин по национальности, инженер по образованию, партийный работник по призванию. Любое дело комиссар всегда доводил до конца, в бою показывал пример храбрости и отваги, не прятался, как многие, в блиндажах и не старался быть поближе к кухне.

Меня пока мало интересовало высокое начальство — командир корпуса, командиры и комиссары бригад. Но вот о комбриге С. И. Мельникове сразу же услышал нелестные отзывы — любит «заглядывать в бутылку». Эти отзывы потом подтвердились в одном из боев, после которого комбриг получил хорошую взбучку от Катукова, а позже даже был смещен.

Формирование корпуса началось в Москве, а закончилось в Ливнах. Корпусное командование старалось сделать все, чтобы к началу наступления все части были укомплектованы личным составом, вооружением и техникой.

Артиллерийская батарея по штатному расписанию и в 1942 году не претерпела каких-то серьезных изменений. По-прежнему она насчитывала шесть офицеров, семьдесят солдат и сержантов. Когда я приступил к своим обязанностям, говорить о том, что батарея уже обрела вид воинского подразделения, не приходилось. Работы еще хватало. Много помогал мне комиссар Федоров. Как только поступили на вооружение пушки, мы сразу же закрепили за ними личный состав, определили наводчиков, подносчиков снарядов, шоферов. Если раньше пушки перевозились конной тягой, теперь их транспортировка осуществлялась машинами. Да и сама пушка была уже не времен японской или первой мировой войн, а современная, образца 1942 года, ЗИС-3. Дальность стрельбы у нее была свыше 10 километров. Предназначалась она для борьбы с пехотой, огневыми средствами и танками противника. Ее автоматический затвор, дульный тормоз, удлиненный ствол обеспечивали повышенную скорость полета снаряда, а применение подкалиберных и кумулятивных снарядов — высокую эффективность огня в борьбе даже с такой грозной техникой, как немецкие танки «тигр» и «пантера», появившиеся в 1943 году на Курской дуге.

С автомашинами ЗИС-5, признаться, мы хватили лиха, пока они не были заменены американскими «студебеккерами», поставляемыми по ленд-лизу. «Студебеккеры» — мощные тягачи, «короли дорог», с двумя и даже тремя ведущими мостами. Использовали мы также и американские полуторатонные «доджи», на которых перевозили личный состав взвода управления батареи — разведчиков, телефонистов, радистов. Свои отечественные полуторки использовали в основном для хозяйственных нужд — перевозки батарейного имущества и походных кухонь.