Так что сейчас или никогда. Всадники Апокалипсиса будут мнойдовольны.

Я загнала остатки совести в предназначенную для них клетку(не очень-то они и сопротивлялись) и решила сыграть роль рыжей бестии до конца.Мне потребовалось всего несколько минут, чтобы сосредоточиться. И все этинесколько минут Гольтман беспомощно отползал от меня.

— Не стоит меня бояться, — нейтральным голосомсказала я и засмеялась.

Непристойным в моем понимании смехом. Должно быть, он неслишком отличался от смеха девушки на картине, и Гольтман затих.

— Чего ты хочешь? — пролепетал он. — Чего тыхочешь от меня?

— Забудьте о картине. Забудьте и никогда о ней невспоминайте. Езжайте в свой Эссен, и никто вас не потревожит. Никто и никогда.

— Боже мой!..

— Не стоит призывать бога. Вы должны пообещать мне, чтоникогда не вспомните о картине, иначе… Не стоит повторять участь дяди.

Гольтман сжался на полу. На секунду мне стало жалко его, нов конце концов он сам виноват в этом балагане, он сам предложил мне правилаигры.

— Вы обещаете?

— Да, да, да…

Я склонилась над ним — запах магнезии и валерьянки усилился.До чего же просто его запугать!.. Гораздо сложнее поставить последнюю точку.Нужно сначала найти ее.

И я нашла.

Я поцеловала Гольтмана в пергаментный, покрытый испаринойлоб — поцеловала со всей страстью и всем бесстыдством, на которые быласпособна. Иосиф Семенович почти не дышал, на какую-то страшную секунду мнепоказалось, что он отдал богу душу.

Нет, он все-таки жив, хотя и находится в полуобморочномсостоянии. А мне нужно убираться отсюда, иначе он придет в себя.

Собрав со стола бумаги, я прошла к двери и закрыла ее засобой.

* * *

Чтобы прийти в себя, мне пришлось выпить коньяку: все в томже бистро. Это помогло, но лишь на несколько минут. От последней сцены осталсяосадок, который ни в каком коньяке не утопить. Я закрыла глаза и приняласьждать, когда мой рассудок справится со всем и, самое главное — примирится.Ждать пришлось недолго. Сначала я находила ситуацию чудовищной, потом, омытаяеще одной порцией коньяка, она стала казаться мне забавной. Я просто принялаподачу, вытащила почти безнадежный мяч, — медаль мне за это!

В конце концов, ничего страшного не произошло: младшийГольтман увидел во мне только то, что хотел увидеть, а я не стала егоразубеждать. Если он хочет видеть во мне материализовавшегося демона — наздоровье. Нельзя мешать людям верить во что-то. Главное достигнуто: картинапринадлежит нам.

Я ни секунды не сомневалась, что Гольтман никому нерасскажет о случившемся, что он уедет в свой Эссен и постарается забыть обовсем. И никогда к этому не возвращаться. Я не верила в мистическую способностькартины убивать. Я сама столько времени находилась рядом с ней — и ничего непроизошло.

Или картина действует только на мужчин?

Но и Лавруха жив-здоров, и Ванька Бергман, который вообще невылезает из азиатского гриппа… Так что выкинь все дурные мысли из головы, Кэт.Тебе предстоит большая работа….

— Не помешаю? — услышала я над своей головойвкрадчивый голос.

За последнее время он так меня измучил и так въелся во всепоры кожи, что я узнала бы его и со спины.

— Как вы можете помешать? Присаживайтесь, капитан.

И проклятый капитан опустился на стул рядом со мной. Мнесразу же захотелось надраться, как только я увидела его дурацкий ежик идурацкий твидовый пиджак.

— Вам взять что-нибудь? — спросил он.

— Кофе. Вы же хотели выпить со мной кофе…

Пока Марич ходил за кофе, я успела собраться с мыслями.Отрицать, что я пасу здесь Гольтмана, бессмысленно, следовательно, нужносказать правду. Я пыталась поговорить с ним о некоторых картинах, но он не сталменя слушать. Сейчас я ввяжусь в разговор, а там посмотрим.

Марич уселся за стол и принялся размешивать ложечкой сахар.

— Я же говорил вам, что мы еще увидимся, —приветливо начал он.

— Нисколько в этом не сомневалась.

— Вам тоже нравится Павловск?

— Я без ума от Павловска. Люблю приезжать сюда. Здесьдивный парк.

— И дивные коллекционеры, — ввернулкапитан. — Что вы здесь делаете, Екатерина Мстиславовна?

— Навещала одного дивного коллекционера.

— Удачно?

— Не совсем.

— Что такое? — Марич посмотрел на меня с деланнымсочувствием.

— Вы меня заинтриговали. И мне захотелось самойвзглянуть на коллекцию. Я ведь владелица галереи, узнала, что Гольтман уезжаетиз страны, кое-что распродает.

— А вы решили купить это кое-что? — Он не верил ниодному моему слову, это было видно.

— Вряд ли я располагаю такими суммами. Спортивныйинтерес, не более. У вас есть новости о похищенных вещах?

— Вы прекрасно знаете, что нет, — с нажимомпроизнес Марич. Он по-прежнему меня подозревал.

— Не знаю. Но надеюсь, что ваш героизм исамоотверженность рано или поздно принесут плоды. И вещи вернутся к хозяину.

Марич промолчал и сосредоточился на кофе.

— Как вы нашли наследника? — спросил он черезминуту.

— Забавный тип, — я старалась не грешить противистины. — Типичный книжный черв… человек не от мира сего. К сожалению, онневажно себя чувствовал, так что визит пришлось скомкать. А вы тоже собралисьего навестить?

— Собирался, но раз вы утверждаете, что он неважно себячувствует… Боюсь, что посещение придется отложить. Не хотите покататься налодке, Екатерина Мстиславовна? В парке выдают лодки напрокат.

— И за этим вы притащились из Питера? Чтобы прокатитьменя на лодке?

— Почему бы и нет? Мне бы хотелось узнать вас поближе.

Конечно, тебе хочется узнать меня поближе, чтобы при первомже удобном случае защелкнуть наручники и зачитать права.

— Думаю, я вас разочарую. Я боюсь воды.

— Жаль. Зачем вы ездили к Гольтману? — он такрезко изменил тон, что я даже вздрогнула.

— Я же сказала….

— Вы думаете, я вам поверю?

— Зато какая непаханая целина версий! — я решилавести себя по-хамски.

— Ну, хорошо. В конце концов узнать это не составиттруда.

Капитан поднялся и направился к дому Гольтмана.

Я совершенно спокойно осталась сидеть на месте: святаяпростота, да и только. Даже если Гольтман впустит его и начнет лепетать обожившей картине, Марич просто-напросто ему не поверит. Но ведь Гольтман самсказал мне, что боялся выглядеть сумасшедшим в глазах следствия… И потом — онне указал картину в списке украденного.