— Что показало вскрытие? — строгим прозекторскимголосом спросила я.

— Он умер от инфаркта. Таково было официальноезаключение. Но я… Я знал, что это картина убила его.

Быкадоров умер от инфаркта, Аркадий Аркадьевич Гольтман умерот инфаркта — ничего не скажешь. Дева Мария подвизается на неблагодарномпоприще серийного убийцы.

— Вы считаете меня сумасшедшим? — облизавпересохшие губы, спросил у меня Иосиф Семенович.

— Почему же… А что было дальше?

— Я спрятал эту картину. Поклялся себе никогда ее невидеть, никогда не смотреть на нее. Я спрятал ее на чердаке, среди старогохлама. Быть может, я совершил кощунство по отношению к произведению искусства.Но это не было произведением искусства…

О, как ты ошибаешься, Иосиф Семенович! Это произведениеискусства, да еще какое!

— Это не было произведением искусства, — упрямоповторил Гольтман. — Произведение искусства не может убивать, оносоздается совсем для другого.

И здесь ты ошибаешься. За право обладать ценностями людиистребляли друг друга веками, разве в твоем бестиарии нет комментариев по этомуповоду?

— А потом была эта жуткая кража… Знаете, выскажукрамольную мысль. Я даже обрадовался, когда исчезла и эта картина. Я посчиталэто провидением. Ее не найдут? — он молитвенно сложил руки на груди.

— Не знаю, — вот он, мой звездный час! — А выбы не хотели видеть ее в своей коллекции снова?

— Нет! Рано или поздно я вернулся бы к ней. И умер бытакой же страшной смертью, как и дядя… Вы ведь эксперт? Вы имеете дело скартинами…

— Похищенными картинами, — осторожно добавилая. — И если мы найдем ее, то обязательно вам вернем. Таков закон.

Тело Гольтмана, и без того тщедушное, опало, как будто всеорганы — от сердца до селезенки — сбились в кучу и теперь дрожали от страха.

— Таков закон… — повторил он. — Но ведь я могуотказаться от нее…

— И даже ее цена вас не остановит?

— Мне плевать, сколько она стоит. Я и так обеспеченсверх меры, наследство дяди было сказочным подарком… Через неделю меня не будетв стране, я уезжаю в город, который нравился мне всегда и где я смогу наконецспокойно заняться исследовательской работой. Готика, вы понимаете, готика — вотвсе, что меня интересует. А Эссен — это готика. Я хочу дожить до старости иуспеть сделать все, что наметил. Я ничего не хочу больше слышать об этойкартине…

— Но вы можете ее подарить, если когда-нибудь онанайдется, — ввернула я. — Передоверить право наследования.

— Я не могу… От этой картины исходит опасность… Я нехотел бы, чтобы еще кто-то…

— Этот вопрос можно решить, — о такой удаче я имечтать не могла. Затравленный интеллектуал, начитавшийся средневековыхрелигиозных теософов, архивная крыса, владелец карманных аллегорическихживотных, готов избавиться от Лукаса Устрицы любой ценой. — Если картинабудет найдена…

Мягкие волосы на макушке Гольтмана задрожали.

— …если картина будет найдена, я могу заняться ей. Приусловии, что вы доверяете мне все правовые действия, с ней связанные.

— Вы отчаянный человек, — Гольтман снова близорукоприщурился. — Через неделю меня не будет в стране, меня ждет Эссен. И яжду его — как манны небесной…

— Отлично, — я тотчас же прервала его приторно-сладкийпоток слов. — Вы согласны, Иосиф Семенович?

— Право, не знаю…

— Вы избавляетесь от головной боли, а все последствия яберу на себя, — уламывала я мнительного ученого.

— Вы думаете?

— Что тут думать? Сейчас составим бумагу, потом заверимее у нотариуса. Вы уезжаете в Эссен свободным и богатым человеком.

— Ну, хорошо, — сказал наконец он.

Я с трудом удержалась, чтобы не вскочить и не задушитьГольтмана в объятьях: путь свободен, отныне только зеленый свет, черезнесколько вшивых месяцев мы будем обеспечены до конца дней своих!

— Что я должен делать?

— Я составлю соглашение, вы подпишете его. А потомотправимся к нотариусу. Вы располагаете парой свободных часов?

— Конечно. Я только найду очки и переоденусь.

— Вот и отлично. А я набросаю проект. У вас есть ручкаи бумага?

Гольтман сунул мне стодолларовый “Монблан” и нескольколистов хорошей писчей бумаги. Спустя десять минут документ был готов. По нему яявлялась доверенным лицом И.С. Гольтмана (непозволительная наглость с моейстороны) и брала на себя все обязательства по продаже картины “Рыжая в мантии”неизвестного автора. Поставив последнюю точку, я завернула колпачок ручки,качнула голову китайского болвана и принялась внимательно изучать внутренностикомнаты.

Я успела дойти только до каминной полки, когда появилсяоблаченный в тройку Иосиф Семенович. Выглядел он торжественно: именно такиетройки практикуются на свадьбах и похоронах.

— Все готово, Иосиф Семенович. Я внесла свои паспортныеданные. Вы ведь даже не посмотрели — ни их, ни лицензию, ни документы от Союзахудожников. Вы слишком доверчивы.

— Каюсь, не люблю бумажек. Люди должны доверять другдругу. Вы ведь пришли не для того, чтобы облапошить меня, правда?

— Правда, — я даже не покраснела.

— Вот и отлично, — он присел рядом со мной и вынулиз кармана очки с толстыми линзами: бедняга, он действительно был почтислеп. — Слава богу, наконец-то их нашел… Они лежали в ванной, представьтесебе. Извините, что заставил вас ждать.

— Ну что вы! — я готова была сидеть здесь сутками,лишь бы заполучить Деву Марию относительно законным способом.

— Где мне нужно расписаться?

— Вот здесь. Вы взяли паспорт и завещание?..

Гольтман водрузил очки на нос, пробежал глазами текст,поставил трогательную закорючку и мельком взглянул на меня. И больше уже неотрывался от моего лица.

Сначала я даже не поняла, что произошло. Глаза Гольтмана затолстыми стеклами очков наполнились ужасом и едва не вылезли из орбит, плоховыбритые щеки посинели, и мне показалось, что он сейчас умрет.

— Что с вами, Иосиф Семенович? — я невольнопотянулась к нему.

Гольтман отшатнулся от меня, как отшатываются отомерзительной гадины.

— Я знал… Я знал, что ты придешь убить снова, что ты неоставишь нас в покое…

— Что с вами? — я снова попыталась придвинуться кнему, но он сполз с оттоманки, бухнулся на колени и поднял руки, худые ибледные.

— Я знал, что ты вернешься, рыжая бестия… Я чувствовалэто…

Рыжая бестия… Неожиданная догадка поразила меня, и я струдом удержалась, чтобы не рассмеяться: портретное сходство с Девой Марией,вот о чем я забыла. “Рыжая в мантии” была точной моей копией, а он не могразглядеть моего лица, пока не надел очки. А когда разглядел — страшноиспугался. Испугался по-настоящему. Сумасшедший книжный червь, жучок-короед,готовый источить готику Эссена вдоль и поперек. Все происходящее выгляделосмешно и пугающе одновременно. Он действительно меня боится, боится до смерти,он верит в черную магию картины. Что ж, тем лучше, не мытьем так катаньем. Явсегда была изворотлива, еще в академии я добывала зачеты самыми невероятнымиспособами. Недаром Жека зовет меня авантюристкой.