Вот группа стройных спокойных молодых людей. Среди них одна надменная и холодная полуобнаженная женщина. Они не сулят вам ничего хорошего, эти лица. Представьте себе, что эти люди — ваши противники и вы попадаете к ним в руки. О, лучше уж попасть в руки расхлябанных ментов и мясистых омоновцев — простых ребят из деревни. Фантазия ментов ограниченна, фантазия спокойных молодых людей безгранична. Будущее может выглядеть классицизмом, но будет чревато садизмом.

В России покойные Сергей Курехин и особенно Тимур Новиков были первыми молчаливыми идолами, одновременно иконами и творцами современных икон. Они сделали общий чертеж будущего, обозначили его стиль. Будущее, видимо, будет молчаливым. Тайна, молчание, несколько лапидарных фраз. Оно, по-видимому, будет неумолимым. Оно будет академичным — классический экономный стиль: экономность движений и поз. Всего несколько фраз. Представляете, какой будет оказывать эффект на население молчаливый и строгий кабинет министров: «Да», «Нет», «Нет», «Да», «Нет»! Или молчаливый строгий президент, раз в год произносящий на публике несколько фраз: «Да», «Нет», «Нет», «Не одобряю»!

Иммануил Кант, немецкий философ из Кенигсберга, лицом был похож на мопса и на нашего несчастливого императора Павла I, а тот, в свою очередь, унаследовал внешность от несчастливого отца своего Петра III.

Тут следует остановиться, поскольку ни внешность Канта, ни его философия не будут предметом нашего рассмотрения, так же как и несчастливость двух императоров — отца и сына.

Кант в данном случае интересует нас как автор чуть ли не первой европейской системы физической культуры тела, сам Кант называл ее гигиенической программой и диететикой. Свои взгляды на сей предмет Кант изложил в работе «Спор факультетов», в третьей части, названной им «О способности духа побеждать болезни силой одного только намерения». Отталкивался Кант от девиза философской школы стоиков: «Выдержка и воздержание». Основное правило диететики Канта: не щадить свои силы, не расслаблять их комфортом и праздностью. Неупражнение органа так же пагубно, как и перенапряжение его. Гигиеническая программа Канта несложна:

1. Держать в холоде голову, ноги и грудь. Мыть ноги в ледяной воде, дабы не ослабли кровеносные сосуды, удаленные от сердца.

2. Меньше спать. «Постель — гнездо заболеваний». Спать только ночью, коротким и глубоким сном. Если сон не приходит сам, надо уметь его вызвать. (Кант повторял, когда не мог заснуть, слово «Цицерон».)

3. Больше двигаться, самому себя обслуживать, гулять в любую погоду.

Сколько раз есть в течение дня? Один! В зрелые годы можно умерить за обедом свой аппетит с тем, чтобы утолить его окончательно за ужином. Но в старости это определение вредно: желудок еще не справился с первой порцией еды, а ему добавляют другую. К лекарствам Кант относился отрицательно, остерегался их.

Правилам своей программы Кант следовал неукоснительно. Ежедневно он выходил в одно и то же время на улицы Кенигсберга, легко одетый в любую погоду, и совершал двухчасовую прогулку. Непогода не останавливала его. Небольшого роста странный немец-пруссак и протестант Кант от природы получил хилое здоровье, но развил в себе иммунитет и закалил тело, потому и прожил полных восемьдесят лет. Вставал очень рано, за несколько часов до начала занятий в университете, пил кофе и затем ничего не ел до обеда. На обед, обычно поздний, часто приглашал коллег-профессоров. Подавались приличные вина.

Надо сказать, что взгляды и практика жизни тела Канта были сверхреволюционными. Его коллега, философ Рене Декарт, советовал философу и мистику Паскалю «почаще пить крепкие бульоны и оставаться в постели до появления усталости». Сам Декарт так и делал всю свою жизнь. Еще в военном Коллеж Ля Флеш ему отменили, в виде исключения, общий подъем, и в последующие годы он не изменил этой своей привычке, предаваясь в лежачем положении различным размышлениям. Один из биографов Декарта замечает даже, что многими открытиями этого французского ученого в области философии и математики мы обязаны его утренним лежаниям. Однако Декарт умер от легкой простуды в возрасте всего лишь пятидесяти четырех лет. Постель-таки — гнездо всех болезней.

Я думал об этом — о постели и болезнях — осенью 2001 года в лефортовской камере, наблюдая моего сокамерника, молодого бандита Мишку. Он находился в заключении уже три года, по его делу все еще велось следствие, и все эти годы он предпочитал большую часть дня спать. Просыпался только к обеду. И то мне не сразу удавалось разбудить его. Он яростно мычал, не открывал глаз и скрипел зубами, когда я подымал его, завлекая: «Отличный гороховый суп, Мишаня. Вставай, а то остынет! Чудесный суп, просто замечательный. Лучший тюремный суп в моей жизни!» Когда Мишка, наконец, вставал, то обнаруживалось, что из больших его трусов торчали поразительно худенькие ножки, как ростки из картофеля, пролежавшего всю зиму в подвале. Я предостерегал Мишку, что тело его атрофируется, если он не будет заниматься физическими упражнениями. Однако он отмахивался от меня, говорил, что, когда вырвется из-за решетки, пойдет в тренажерный зал и сделает себе мышцы в месяц.

Я же, помещенный в «Лефортово» 9 апреля, стал «заниматься спортом» уже 11-го числа. Вот я заглядываю в листки моего тюремного дневника, чудом вынесенного позднее из тюрьмы. «Усиленно занимаюсь гимнастикой, всего три упражнения по нескольку раз и подолгу». Возможно, я приступил к упражнениям уже в первый день, но у меня не было листка бумаги, чтобы записать это? Возможно. Я продержался все тюремные годы отлично. Ни разу не болел благодаря тому, что истязал себя упражнениями. Однажды в два приема, утром и вечером, отжался от пола более тысячи раз. Однако уже к концу 2001 года я заменил отжимания комплексной гимнастикой: бег по периметру тюремного дворика (семь шагов в длину и три — в ширину), приседания и отжимания. Для отжиманий я сделал себе картонки из молочного пакета — подкладывал их под ладони. Охранники вначале посмеивались надо мной, но потом привыкли, как горожане Кенигсберга к прогуливающемуся Канту, и даже зауважали меня.

Обыкновенно я выходил на прогулку один, мои менявшиеся сокамерники предпочитали спать, как и большая часть тюремных обитателей «Лефортова». Однажды я вышел на прогулку при температуре минус двадцать шесть градусов, и тогда у меня лопнули подошвы резиновых тапочек, сделанных в Кисловодске из какой-то неуничтожаемой резины. Охранник ходил над лефортовскими прогулочными двориками — они расположены на крыше — по настилу над нашими головами. Порой сверху долетало:

— Сколько отмахал?

Не останавливаясь, как белка в колесе, я бросал ему вверх:

— Тысячу семьсот пятьдесят!

Речь шла о шагах. Я считал только взмахи левой ноги. Умалчиваю здесь о работе с рукописями. Я писал в тюрьме ежедневно не менее пяти часов, если меня не вызывали к следователю; само собой разумеется, я выполнял мою работу. Время от времени я вставал и отжимался или приседал. Тот же Мишка называл меня «энерджайзером».

В Саратовской центральной тюрьме, куда меня доставили, чтобы судить летом 2002 года, в третьем корпусе оказались такие обширные прогулочные дворики, что я ошалел от радости. Их размеры несколько различались между собой, были и в двадцать пять шагов длиной! Как я там бегал, с каким удовольствием! Я даже практиковал там прыжковый бег на корточках, чтобы укрепить ноги. За полтора года я впервые увидел там деревья за тюремными стенами. И ослепительное летнее небо.