– Растущий организм, – хихикнула Кэр. – Оставь место для черничного пирога.

– Без проблем, ма, – улыбнулся я.

Чего-чего, а места под еду у меня было с избытком. Целая бездонная бочка внутри одного отдельно взятого монстра!

* * *

Когда наступила ночь, мой лохматый приятель, сытый и довольный, спрятался под кровать. И сегодня я ложился спать без страха: ведь теперь я знал, кто живет в темноте. А дурацкий кошмар про часы я постарался выкинуть из памяти или закопать поглубже. Сегодня мне было спокойно. Тревога и неясный зуд прошли, туман в голове рассеялся, гул смолк. Наконец-то я был спокоен, сыт и доволен. И теперь у меня был потрясающий друг – настоящий живой монстр фиолетово-аквамаринового цвета!

– Доброй ночи, Макс, – заглянула Кэр и улыбнулась, посмотрев на выключенный светильник-уточку. – Включить свет?

– Не надо, это ж для малышни. Споки, ма.

Я зевнул и, натянув одеяло, забылся сладким сном.

Проснулся я неожиданно. Как будто под чьим-то взглядом. Сон как ветром сдуло. Тишина окутала комнату, я слышал лишь свое дыхание. Вытаращив глаза, я посмотрел на потолок, в сторону шкафа. Ничего подозрительного. Прозрачная занавеска слегка дрожала в объятиях ночного ветерка, а старый вяз за окном баюкал звезды на ветвях.

Я почесал затылок. Какие странные мысли, словно Шекспира объелся. Его нам читали в школе, а потом на дом задали. Тягомотина страшная.

Стоп. За моим окном нет никакого дерева! Вяз растет совсем с другой стороны дома! Тень по ту сторону стала гуще. Удлиненный силуэт, что я принял за дерево, стал четче. От «ствола» отделилась «ветвь» и потянулась к стеклу. Я инстинктивно вцепился в одеяло и подтянул колени, вжимаясь в подушку. Сердце бешено заколотилось и, казалось, было готово выскочить через уши.

– Атта, – прошептал я.

Но слова так и не прозвучали. Я лишь открывал рот, как выброшенная на песок рыба, а звенящая пустота глушила все звуки, поглощала и втягивала. Казалось, что самым громким сейчас было мое дыхание, но и оно стихло. А ветка-рука становилась все длиннее. Теперь я отчетливо видел ее. Без малейшей заминки уродливые пальцы, похожие на криво отточенные карандаши, прошли сквозь стекло, сползли с подоконника на стену, коснулись пола и потекли в сторону моей кровати.

Я, как кролик, следил за этой уродливой змеей, парализованный собственным страхом. И больше всего я боялся поднять взгляд и посмотреть в окно на того, кому принадлежал этот чудовищный отросток.

На миг клешня исчезла, но тут же возникла у самого края постели, подобно кобре. Кривые пальцы подрагивали в воздухе, ощупывали его, будто втягивали информацию, касались скрытых нитей бытия. Угольно-черные в робком свете луны и звезд, они на секунду замерли и молниеносно опустилась на кровать, вонзив острые когти в матрас. Я хотел закричать, но не мог. Ужас выпил мой голос до последнего звука. Даже мычания не оставил.

Тут из-под кровати метнулся лохматый сгусток и, подобно мангусте, вцепился в плеть чудовища. Атта драл ветвь так, что летели щепки. И лишь когда на пол посыпались пальцы, а обгрызенный отросток втянулся в окно и исчез, лишь тогда мой друг остановился. Его шерсть на загривке и хвосте все еще стояла дыбом, а глаза горели оранжевыми огнями. Он все еще скалился и бил задней лапой. Но я знал: опасность миновала. Сковывающий меня ужас прошел, а следы боя – щепки и кривые ветви-пальцы – постепенно таяли, пока совсем не исчезли. Не осталось ничего, лишь липкая память о ночном кошмаре.

– Ссслазень, – прошипел Атта. – Слазень плохо. Атта прогнать слазень.

«Слазень». Слово царапало мозг как пенопластом по стеклу. Мерзкое, тягучее и скрипучее. Я не знал, что оно значит, но явно ничего хорошего.

– Слазень? – прошептал я, и слово заструилось внутрь меня, прилипая к гортани, сползая по пищеводу, пока не упало в живот холодным тяжелым куском.

– Слазень злой! – зафыркал Атта.

Он еще раз ударил, как кролик, лапой о пол, после чего вскарабкался на кровать и подполз ко мне. Монстр потоптался, приткнулся к моему боку и, свернувшись клубком, уснул.

– Спасибо, Атта, – это все, что мог я сказать.

Я боялся, что ночь сделала меня немым, но слова хриплым шепотом растеклись по комнате, коснулись старого комода в углу, скользнули по платяному шкафу и вылетели в приоткрытое окно.

– Спасибо, друг, – уже увереннее произнес я и погладил спящего монстра; шерсть под пальцами вздыбилась, но тут же опустилась, и я уловил слабую вибрацию наподобие кошачьего урчания.

Вот как-то так Атта стал не просто моим питомцем, игрушкой, а другом и защитником. Настолько, насколько монстр способен быть другом. И, знаете, если бы мне вновь предоставили выбор, то я, не раздумывая, скорее снова открыл бы друга в монстре, чем наоборот.

Глава 11

Белый туман и синяя дверь

Я с трудом разлепил глаза: уснул лишь под утро и словно совсем не спал. Разбудил меня на этот раз вовсе не кошмар и даже не подкроватный монстр, а уколы шагов за дверью. Словно антилопа куду гарцевала по коридору, цепляя рогами за люстру. Но нет. Конечно же, никакой антилопы в нашем доме не было. Но была тетя Ви. И это ее острые шпильки дырявили паркет, а хрустальный перезвон – всего лишь голоса ее украшений: птичий базар серебра, злата и самоцветов.

Я зевнул во весь рот, ощутив, как по телу проходит волна блаженства, которая возникает лишь на грани сна и яви. На автомате свесил ноги с кровати, потер глаза и, не найдя в себе сил подняться, завалился на бок.

Какого брауни, в самом деле? У меня каникулы!

Подхватив уголок одеяла и натянув его на себя, я раскачал свое бренное тело, задал направление и перевернулся, как полено, пущенное с горки. Обернувшись в белый хлопковый кокон, я червячком пополз к подушке. Нынешнее мое состояние обещало сладкое возвращение в мир грез. Вдруг я уперся носом в сгусток шерсти. Шерсть пришла в движение, зашипела и, развернувшись, как еж, уткнулась в мое лицо двумя рядами острых клыков!

– Сгинь, Атта, с моей подушки, – пробубнил я, хватая рвущийся сон и не давая ему совсем раствориться в реальности.

– Сам сгинь, – четко произнес монстр, свернулся в клубок и, подобрав хвост, лишь сильнее вжался в подушку.

Я удивленно таращился на Атту, не зная, чему удивляться – прогрессу в освоении языка или наглости. Пришлось довольствоваться малым: по-сиротски прилечь на уголок, вернее, ушко подушки.

Пострассветный ветерок