– Ну вот! Я же говорил…

– Заткнись! – она подходит к окну, отодвигает желтую, давно не стиранную занавеску и выглядывает на улицу. – Ты платил за номер кредиткой или наличными?

– Я с тобой не разговариваю.

– Не будь ребенком!

– Тогда кредиткой.

– Черт, значит лучше убраться отсюда, – она разворачивается и идет к выходу.

– Подожди меня!

– На кой черт ты мне сдался?

– Ты меня втянула во все это, ты и вытаскивай!

– Да я вижу тебя впервые!

– Но ты, по крайней мере, знаешь, что нужно делать.

– Черт! – она смотрит на него, жадно затягиваясь сигаретой. – Нет, когда-нибудь я обязательно погорю на этом!

– Ты говоришь о том, чем занимаешься?

– Я говорю о помощи таким идиотам, как ты!

Они выходят на улицу и ловят такси.

– Куда мы едем? – спрашивает Шмидт.

– Ты удивишься, когда узнаешь, как полезно иногда иметь друзей!

– А как же агенты?

– Не знаю, если нами занялся Хэнзард, то мы по уши в дерьме.

– Кто такой Хэнзард?

– Идиот вроде тебя, который души не чает в своих электронных собаках, а идиоты, как известно, чертовски старательны! – она хлопает таксиста по плечу и просит остановиться.

– Твои друзья живут здесь? – спрашивает Шмидт, вглядываясь в лица прогуливающихся по центральному парку людей.

– Нет. Нам просто нужно сменить машину.

– Прямо, как в детективе.

– Слушай, писака, я могу оставить тебя прямо здесь, если ты не перестанешь действовать мне на нервы!

– Уже молчу.

* * *

Нина усаживает Диану на кровать, дает ей сигарету и начинает рассказывать историю ее жизни, по крайней мере, ту часть, которую она знает.

– Все началось с Натана. Не знаю, что он с тобой делал, но если судить по тому, что он трахал всех, кого ему поставляли агенты, то думаю, ты не стала исключением. Кстати, это он дал тебе имя, которое ты носишь сейчас. Потом был публичный дом… – Нина, не скупясь на скабрезности и бородатые анекдоты, рассказывает о тех, кто обычно туда ходит и чем там занимается. За публичным домом следовала пожилая семейная пара, которая решила разнообразить свою жизнь молодым телом в пропахшей нафталином постели. – В общем, думаю, это у них получилось, потому что дед вскоре умер от сердечного приступа, а тебя забрала его дочь, решив, что ты похожа на бабу, к которой ушел ее муж, и можно будет срывать на тебе злость. – Нина смотрит на Сергея и просит его сходить и купить еще сигарет. – Ночь будет долгой, а у этой бабы такие белые зубы, что аж злость берет! Думаю, это надо будет исправить. – Она улыбается и подмигивает Диане. – И вот еще… Джаад сказал, что ты не копир, так что не думай, что все, чем ты занималась, оправдано твоим рождением. Как бы не так!

* * *

Сон был странным, противоестественным. Бесконечные болота были затянуты черным льдом, на котором повсюду лежали обезглавленные цапли, и из их распотрошенных брюх вылетали жирные черные мухи. Большие лягушки сидели возле разлагающихся цапель и ловили мух длинными языками. Холода не было. По крайней мере, Анна его не чувствовала. Даже наоборот – какой-то жар. Жар во всем теле. Он выдавливает из кожи пот. Соленый пот, который Анна слизывает со своих губ. И Раш. Он сидит на стуле напротив нее и курит сигарету без фильтра. Его камуфляж испачкан грязью и кровью.

– Танцуй, – говорит он Анне, и она не может сопротивляться.

Все тело кажется неестественно эластичным. Кожаное нижнее белье натирает промежность. Черные чашечки бюстгальтера вырезаны по центру, и из них торчат налитые кровью соски. Шею сдавливает ошейник, который Хэнзард покупал для своей собаки, но то была другая жизнь. Далекая и принадлежащая кому-то другому. Анна уже не сомневается в этом. Все в прошлом. Будущего нет. Лишь только танец для агента Раша, который в одной руке держит сигарету, а в другой – допотопный рубильник, от которого по черному льду ползут провода. Они обвивают тело Анны, дополняя кожаное белье.

– Танцуй лучше, – говорит Раш и включает рубильник.

Тысячи игл пронзают тело. Мышцы сокращаются, сокращаются, сокращаются… Анна поднимается с колен и продолжает танцевать.

– Молодец, – хвалит Раш. – Очень хорошо, – и снова включает рубильник. – Теперь пой, – говорит он. – Пой и танцуй.

Мертвые цапли и лягушки поднимаются. Они образуют какой-то дьявольский оркестр с подтанцовкой, которая двигается, повторяя движения Анны.

– Пой! – требует Раш.

Анна открывает рот, но кляп затыкает слова. И это допрос, понимает она. Допрос, цель которого – заставить ее петь, но она не может. Электричество проходит по телу. «Ко всему можно привыкнуть, – думает Анна. – Лишь бы жить». Новый удар тока. Она не падает. Она танцует и пытается петь. И пока она танцует, Раш не убьет ее. А это главное. Хоть как-то, но жить…

* * *

Часы показывают пять утра, но за окном темно. Диана мнется и говорит, что ей нужно в туалет.

– Иди, – говорит Нина охрипшим голосом.

От сигарет уже тошнит, но она все равно закуривает еще одну, открывает окно и радуется свежему воздуху с табачным дымом, который наполняет легкие. Сергей спит. Спит, запрокинув голову, но храпа нет. Все предыдущие мужчины, которые были в ее жизни, храпели, а этот нет. Но разве это что-то значит? А может, и значит. Нина оборачивается и смотрит на прикрытую дверь в ванную. Теперь, когда замок уже сломан, ей нечего бояться. Да и что, собственно, может случиться? Даже если она сейчас заглянет в ванную, то, скорее всего, не увидит ничего другого, кроме Дианы на унитазе и этого тупого, ничего не выражающего взгляда темных глаз. Нужно умыться и лечь спать. Голова болит. На языке мозоль. В легких так много никотина и смол, что если подпрыгнуть, то они там забулькают… Нина выбрасывает сигарету и подходит к закрытой двери.

– Давай быстрее! – говорит она Диане. – А то мне надо умыться, а видеть тебя на унитазе нет никакого желания.

Тишина.

– Диана! – Нина прислушивается. Никто ей не отвечает. И снова это чувство чего-то недоброго.

– А ну к черту! – говорит она и открывает дверь.

Диана сидит на полу, забившись между унитазом и раковиной. Кровь из порезанных куском разбитого зеркала запястий течет на грязно-голубой кафель.

– Оставь меня, – говорит Диана, отталкивая от себя Нину, которая, ругаясь, пытается перевязать ее раны. – Оставь, я хочу умереть! Хочу умереть… – Она закрывает глаза, и по щекам начинают течь слезы. Соленые, блестящие в холодном белом свете единственной лампы под потолком. Слезы бессильной ярости. – Я ненавижу их всех за то, что они делали со мной, – шепчет Диана. – Я ненавижу себя за то, что позволяла им делать это…