Эркин сел на край постели. Так, надо попробовать. Если чтоб падать, так не на пол. Сжал несколько раз правый кулак. Осторожно приподнял и опустил его. Локоть работает. Как и все спальники, он хорошо знал возможности тела и пробовал двигать рукой не наугад. С каждым движением нарастала боль. Но он уже знал, что сустав цел, только от удара заплыл снаружи. Наверняка внутри синяки. Такое бывало от сильных ударов: на коже не видно, а внутри больно. Это, когда он уже упал и пытался прикрыться, ударили сапогом. Кованый армейский сапог. Целили в подмышку, выбивая сустав, но он успел прижать руку. Вот она, шишка сверху, она и мешает. И болит, стерва. Но рука цела. А болеть будет, пока не рассосётся. Это он хорошо знал.

Эркин медленно, уже не так остерегаясь боли, как растягивая удовольствие, лёг и потянул на себя толстое тяжёлое одеяло. Сейчас он будет спать, потом придёт Женя, потом… а не надо ему никакого потом… Придёт Женя… И тут он вдруг сообразил, что это за странный запах преследует его с утра. Это же уксус! Женя его уксусом протёрла. Эркин тихо засмеялся, не разжимая губ. В Паласе были другие запахи…

…Он мылся долго, пока не овладел собой, пока не загнал воспоминания так глубоко, чтоб и случайно не проболтаться, и оставил только то, что нужно сказать. И когда шёл в сушку, лицо его было мокрым только от воды. Сушка была забита, пришлось поработать и локтями, и коленями. Много народу оказалось и в промазочной. Он дал кому-то по шее, отпихнул вертевшегося под ногами мальца и цапнул с полки непочатую банку с кремом. Промазка после душа – не пустяк. Кожа должна быть мягкой, гладкой и упругой, зашершавеешь, зашелушишься – на первой же сортировке вылетишь… прямиком в Овраг. Ссоры из-за банок уже кончались, работали дружно. Ну конечно, помогая, могут тебе комок крема в рот засунуть, но это так – в шутку, как щипки на массаже. К нему протиснулся Живчик.

– Поворачивайся.

Он подставил спину. Втирая крем в лопатки и вдоль хребта, разминая ему мышцы, Живчик быстро шептал.

– А умотан ты здорово, даже с лица спал… расскажи, как делал… А то целок навалом, как сбесились, того и гляди залетишь… Каракатица зло срывал, того из левой камеры, он рядом полоскался, так отметелил, что лазарета не миновать…

Он выпрямился и повернулся к Живчику.

– Хорош. Теперь ты давай, – и развернул того к себе спиной. И так же, растирая длинную мускулистую золотисто-коричневую спину, зашептал. – Руками больше работай, не горячи, а расслабь. И потом, упаси тебя от рывков, дави аккуратно и всё.

– Полночи проваландаешься, – пробурчал Живчик.

– А быстро да резко, себе дороже. Зато потом будешь спать, а не синяки пересчитывать.

– Угостила хоть тебя?

– Апельсином.

– Это на Выборе-то?!

– Первачка, сразу не сказала, а потом… сам знаешь. А у неё одна пятёрка.

– Совсем голь в Палас попёрлась, даже на вино у них нет, – вздохнул Живчик.

Он только хмыкнул в ответ.

– Эй, вы, двое! – новый надзиратель стоял в дверях, поигрывая дубинкой. – Если не натрахались, на вторую смену пойдёте.

Они отскочили друг от друга, торопливо размазывая по телу остатки крема. Проскакивая мимо надзирателя, получили дубинкой по мягкому, но не больно. По физиономии Живчика он понял, что тот уже придумал кличку надзирателю, но говорить было уже некогда. Камера укладывалась на отдых. Койка придушенного пустовала, и он ещё успел подумать, что, если у него начнутся кошмары, судьба будет такая же. Но пронесло. Он потом только иногда плакал во сне. Но всегда молча. А в имении и это прошло…

…Эркин потянулся в полусне, перекатил голову по подушке. Тепло, мягко, и есть не очень хочется. Ему повезло. Другим спальникам пришлось куда хуже.

Придя с работы, Женя так и нашла их спящими. И когда она подошла к нему, он только приоткрыл глаза, посмотрел на неё и снова заснул, привалившись здоровой щекой к подушке. Женя постояла, посмотрела на них… И вздохнула. Дети. Что один, что другая.

Она устало наводила порядок. Проверила, поели ли они. Так, судя по следам, Алиса скормила суп Эркину. А лекарства? Пакетик пуст, будем надеяться, что он их принял, если только Алиска не научила его спускать таблетки в щель между кроватью и стеной. Она так удивлялась, когда Женя безошибочно вынимала их оттуда. Женя невольно рассмеялась, и её смех разбудил Алису. Та никак не могла понять, утро или вечер и почему она в кровати, но уже одетая.

– Не уже, а ещё! – Женя поставила её на пол. – Сейчас вечер. А сколько раз я тебе говорила, чтобы ты в одежде на постель не ложилась. Ты посмотри, даже в тапочках. Это же безобразие, Алиса! Мне теперь всё это отстирывать.

Алиса виновато похлопала ресницами и решила перевести разговор.

– А почему ты говоришь по-английски?

– Сегодня английский день, – сердито засмеялась Женя. – Но всё равно нельзя в обуви ложиться на постель.

Эркин старательно спал.

Об этом он не подумал, но уж очень было тяжело, и боялся, что девчонка проснётся. Будем надеяться, что она и не просыпалась.

Женя оглянулась пару раз на подозрительное молчание у стены, но не стала развивать эту тему.

– Сегодня хорошая погода. Сейчас поедим, и ты сможешь немного поиграть во дворе.

– У сарая?

– Да, у нашего сарая.

После радостного вопля Алисы притворяться спящим было глупо. И Эркин завозился, высвобождая руки и усаживаясь.

– Сейчас, – улыбнулась Женя. – Есть хочешь?

Он кивнул.

Эркин лежал и смотрел, как она кормит Алису и одевает её.

– От сарая не уходи. Чтобы я тебя из окошка видела.

– Ага, – кивала Алиса.

– И помни: никому-никому.

– Ага.

– Иди. Как позову, сразу домой.

– Ага.

Женя вышла на лестницу посмотреть, как Алиса вприпрыжку бежит к сараю, и вернулась. Эркин встретил её улыбкой, правда, совсем не такой как когда-то. Раненая щека заставила его быть осторожным даже в этом.

– Ну, как ты?

– Хорошо. Завтра я встану.

– Завтра ты ещё будешь лежать.

Женя присела на кровать, протянула ему тарелку.

– Ешь. Сейчас молоко нагреется, выпьешь.

Посмотрела, как он осторожно, с одной стороны, жует.

– Зубы все целы?

Он кивнул и просяще посмотрел на неё. Она поняла.

– Ещё, да? – и засмеялась его просветлевшему лицу. – Сейчас принесу.

И снова Женя сидела и смотрела на него. Эркин не любил, когда следили за его едой, но её взгляд не тревожил, не заставлял заглатывать, пока не