– Какая прелесть! – выдохнула мама. – Застегни! – Она наклонила голову, и я застегнула на ее шее крошечный замочек. Она метнулась к зеркалу. – Спасибо, Анечка!

Мы обнялись. Трогательную сцену прервал дверной звонок.

– Миша! – обрадовалась мама.

Миша с букетом и большой коробкой. Шум, смех… мама расцветает при виде моего жениха. В коробке темно-красная хрустальная ваза. За ним входит мамина подружка тетя Люся, тоже с коробкой и цветами. Они встретились у дома. В коробке сверкающий электрочайник.

– Мишенька! Дети! Люся! – бессвязно выкликает мама, удерживая подарки обеими руками. – Ну зачем вы… честное слово! Проходите! Мишенька! Люся!

Мама счастлива, прическа у нее растрепалась, она разрумянилась, глаза сияют. Миша помогает Люсе раздеться, и она бежит поздороваться со Славочкой. Мы остаемся одни.

Миша обнимает меня, чмокает в макушку.

– Ты как, заяц?

– Нормально.

– У тебя мокрые волосы! Опять зонт забыла?

– Забыла, – говорю я, не уточняя, где именно.

– Ты должна себя беречь, Анечка. Я так соскучился! – В голосе Миши радость.

– Устал?

– Замотался, не успел перекусить. А тут так пахнет!

– Мама испекла твой любимый торт с орехами.

– Мне бы мяса, наломался, товар подвезли с опозданием… Я сейчас, как волк, смету все.

– Дети! – кричит мама из гостиной. – Где вы?

– Пошли! – Я тяну его за руку.

– Подожди, Анечка, – останавливает он меня. – Я хотел спросить… ты говорила, Хмельницкий банкир? Я навел справки, есть такой. Артем Юрьевич Хмельницкий. Он?

Я багровею и киваю. Миша ничего не заметил.

– Зачем наводить справки? Ты думаешь, что… Что ты думаешь?

– Понимаешь, Анечка, у нас небольшая проблема, бизнес сейчас, сама знаешь какой…

– А он при чем?

– Он же банкир, может помочь.

– Дети! – снова кричит мама. – Где же вы? Мыть руки и за стол!

Миша открыл шампанское. Пробка взлетела к потолку, мама и «девочки» вскрикнули. Мы подставляем бокалы…

Миша вдруг встает, мы смотрим вопросительно.

– Анечка, ты знаешь, как я тебя люблю! – говорит он. – И я хочу, чтобы этот знаменательный день, день рождения Светланы Антоновны, стал и нашим днем. Анечка, это тебе!

Он протягивает мне маленькую черную коробочку. Там кольцо – тонкое, изящное золотое колечко с бриллиантом в высокой оправе, похожей на тюльпан. Вспыхивает маленькая радуга. Мама ахает.

– Горько! – кричит тетя Слава.

Я неловко поднимаюсь…

Пьеса не просто глупая, она утомительно глупая. Какой-то престарелый рефлексирующий англичанин начала прошлого века рассказал миру о своей любви к молоденькой девочке. Он – отец семейства, вес, седины, благородный профиль, должность – не то министр, не то член парламента. И вдруг такая напасть! Жена – породистая англичанка с зубами, ногами, руками, всего этого в избытке, и пронзительный голос в придачу. Взрослые дети – нахальные бездельники; жених дочери – тоже бездельник, но денежный, которого все обхаживают. В общем, скучная дрянь. Хотя допускаю – я отвык от условного мира театра. Единственное светлое пятно – малолетняя «лолита», племянница старшего дворецкого. Невинное дитя, соблазняющее старого придурка. Зовут ее Кэти. И мысль произведения – эти малолетние невинные девочки на самом деле демоны разврата. Она его соблазняет, действие балансирует на острие приличного и неприличного, этакое скрытое педофильское порно. Как я потом узнал, пьеса была запрещена чуть не полвека – свет, как заявила критика, узнал себя будто в зеркале и ужаснулся. Зато сейчас уже никто не ужасается, а просто скучает.

Кэти-Лолита – актриса Ананко. Солнечный зайчик лет тринадцати, прыгающий со скакалкой, усаживающийся старому джентльмену на колени, дергающий его за бакенбарды. Диалоги, допускаю, в прошлом веке казались острыми и забавными. Или в позапрошлом.

Актриса Ананко хороша, но немного чересчур. Чересчур кокетничает, чересчур надувает губы, не забывает нагнуться, от чего старый джентльмен хватается за сердце, закатывает глаза и впадает в ступор. Но хороша. Я испытываю невольную гордость оттого, что она моя женщина. Мы встречаемся глазами, и эта чертовка подмигивает мне!

Четыре акта, один перерыв. Два кресла рядом свободны, и я им завидую. Не креслам, разумеется, а отсутствующим зрителям. Билет мне подарила Рената и приказала быть по случаю премьеры. Я подозреваю, что этот спектакль навсегда останется премьерой.

Публики полно – аншлаг! Вечерние платья, шуршание программок, шепоток, некоторые даже смеются в избранных местах.

Ко второму акту к пустым креслам проталкиваются опоздавшие. К моему изумлению – это Казимир и прекрасная Елена. Казимир вытаращился на меня, Елена мило улыбнулась и кивнула. Ни тени смущения, ни краски на ланитах – с того самого вечера, когда она сделала роковое признание, мы не виделись. Казимир застыл столбом, и на него тут же зашикали. Он упал в кресло, задергал себя за галстук, завертел головой. Он любит театр еще меньше, чем я. Ему бы комиков, да с шуточками из «Комеди-клаба», а не эту тягомотину. Со мной он не поздоровался. Дуется. Я не пустил его на день рождения. Анечка, красная от смущения, стояла на тротуаре у своего дома с букетами, мы топтались рядом, я извинялся, говоря, что вечер у нас занят и мы никак не можем. Я до сих пор не понимаю, почему брат послушался. Может, понял, что я не шучу. Я готов был стоять насмерть и драться, что сейчас мне кажется просто нелепым. А тогда у меня было такое настроение, что я не задумываясь вполне мог ему врезать. Анечка ушла, нерешительно оглядываясь, а этот паршивец нырнул в машину и удрал, оставив меня на улице. Это было так по-детски, что я засмеялся, и меня отпустило. Маленький пакостный Казя! Люди не меняются, подумал я. Они не меняются, они просто стареют…

Минут через пятнадцать Казимир толкнул меня локтем и предложил принять по пивку, пока не набежал народ.

– Идиот! Что я тут забыл? В этом гребаном театре! – произнес он с отвращением, постучав себя по лбу кулаком.

Билеты, как я понимаю, им подарила мама, а ей – актриса Ананко.

Пиво было хорошее. Мы зашли по второму кругу.

– У тебя что, серьезно с ней? – спросил брат, глядя на меня круглыми совиными глазами.

– С кем?

Я с досадой подумал, что матушка прокололась насчет актрисы, но ошибся. Мама – кремень, разведчик, у которого под пыткой не вырвешь признания. Брат говорил об Анечке.

– Ну, с этой… – Он сделал вид, что забыл, как ее зовут. – Малолеткой.

– Анечка! О господи, нет! – Я рассмеялся.

– Откуда ты ее знаешь?