Полней, полней! И, сердцем возгоря,

Опять до дна, до капли выпивайте!

Но за кого? О, други, угадайте…

Ура, наш царь! Так выпьем за царя.

Он человек, им властвует мгновенье,

Он раб молвы, сомнений и страстей,

Но так и быть, простим ему гоненье,

Он взял Париж и создал наш лицей

[Пушкин 1981: 56].

Лотман описывает Александра I в том же ключе, указывая на постоянную игру и смену масок на сцене русской истории. Лотман пишет:

Александр не только не чуждался игры и перевоплощений, но, напротив, любил менять маски, иногда извлекая из своего умения разыгрывать разнообразные роли практические выгоды, а иногда предаваясь чистому артистизму смены обличий, видимо, наслаждаясь тем, что он вводит в заблуждение собеседников, принимающих игру за реальность [Лотман 1998: 632].

Лотман останавливается на театральности в публичном поведении императора и на его таланте к плетению сложных политических интриг. В качестве одного из примеров подобной театральной игры приводится эпизод устранения Александром I с политической арены одного из министров – М. М. Сперанского. Искусно подготовив политическую интригу, полагаясь на донос, Александр плакал, уверяя, что не имеет к случившемуся никакого отношения, и обвиняя во всем коварных придворных [Лотман 1998: 633]. Лотман помещает поведение императора в контекст эпохи, когда театральность считалась приемлемой нормой. Император, по мнению Лотмана, являлся своего рода хореографом или автором трагедий и комедий русской истории на политической сцене. Пушкин оценивает примесь актерства в характере государя в контексте арлекинад, присваивая Александру I титул царя-Арлекина.

Очевидно, что Пушкин, как и многие представители русской аристократии, был хорошо знаком с итальянскими арлекинадами, посещал цирки и балаганы. Ю. А. Дмитриев описывает популярность итальянских пантомим начала XIX века, привлекавших зрителей всех сословий: от крестьянства до дворянства и аристократии. Балаганы продолжали процветать и в середине XIX в. Современник Пушкина, академик А. В. Никитенко, описывает арлекинады 1831 года, продолжающие быть одной из самых популярных форм развлечений: «К Леману не легко пробраться. У дверей его храма удовольствий так тесно, как в церкви в большой праздник до проповеди. Я с трудом пробрался к дверям» [Дмитриев 1977: 112][21].

В 1831 году одна из самых читаемых газет – «Северная пчела» сообщает, что предпочитает арлекинады и балаганы драматическому театру: «Что до нас касается, то мы отдаем преимущество хорошей пантомиме перед веселыми трагедиями и плачевными комедиями» [Дмитриев 1977: 112][22]. В XIX веке пантомимы с Арлекинами в главной роли постоянно разыгрывались на аренах цирков в конце представлений, они анонсировались заранее, чтобы привлечь зрителей. К примеру, в анонсе, опубликованном в 1834 году в «Московских ведомостях», сообщается:

Астрафий Каспар честь имеет известить почтеннейшую публику, что… будут даны представления… состоящие в танцах на лошадях и на канате, а в заключение каждого представления даны будут новые итальянские пантомимы [Дмитриев 1977: 115][23].

Упомянутые в анонсе итальянские пантомимы все еще использовали импровизационную технику комедии дель арте и оставались популярными долгие годы, традиционно заканчивая представления. В 1847 году «Северная пчела» хвалит ведущих балаганных исполнительниц, предсказывая, что в балаганах «верно будет больше посетителей, чем в концертах» [Дмитриев 1977: 112][24]. По словам Дмитриева, балаганные и цирковые арлекинады имели ошеломительный успех у русской публики и требовали от актеров того же уровня мастерства, что и в дворцовых представлениях XVIII в.:

От актеров, особенно от исполнителя роли Арлекина, пантомима требовала акробатической ловкости. Спасаясь от бесконечных погонь, он делал сложные прыжки и другие трюки, балансировал по канату или в бешеном темпе вертелся колесом [Дмитриев 1977: 114].

Русская периодика второй половины XIX в. содержит дополнительную информацию об итальянских масках, странствующих по дорогам русской культуры. В 1872 году «Русский художественный листок» опубликовал статью под названием «Странствующие комедианты», в которой проводится параллель между искусством скоморохов и арлекинадами:

…наши национальные скоморохи… заменились немецкими комедиантами, которые превратили народные сцены в арлекинады с акробатами и фокусниками. Эти комедианты переезжают из города в город и показывают народу свои возвышенный представления. Они обыкновенно разбивают на площади или рынке огромную палатку и, устроив в ней места для зрителей на подмостках, представляют неслыханныя и никогда никем не виданные игры [Сиповский 1900: 606].

Представления арлекинад в российской провинции подталкивали местных русских актеров к тому, чтобы разыгрывать собственные представления, усваивая и русифицируя иностранные модели [Сиповский 1900: 606–607]. В. В. Сиповский пишет о существовании юмористического литературного журнала «Арлекин», где в 1859 году была опубликована поэма, сочиненная от лица Арлекина и рассказывающая о его генеалогии, странствиях по свету и метаморфозах на европейских сценах. Поэма дает русскому читателю представление о перемещениях Арлекина из аристократической в массовую культуру, о его успехах как в европейских театрах, так и на ярмарочных представлениях. Поэма также обрисовывает ретроспективу судьбы Арлекина в России:

Мне местом рождения был город Бергам,

Мое назначенье – по свету скитаться,

Всегда веселиться, смешить и смеяться!

И я, итальянской природы дитя,

На родине милой жить начал, шутя:

По улицам бегал, на площадь являлся,

Кувыркался, прыгал, плясал и кривлялся;

Хоть, правда, я грубо шутил иногда,

Но шутками людям не делал вреда!

За это бергамцы меня полюбили, —

Они ведь не очень взыскательны были!

В осьмнадцатом веке задумал я вдруг

Искать просвещенья, искусств и наук —

Чтоб светлую роскошь увидеть поближе.

Явился я смело в блестящем Париже.

Там счастие было мое таково,

Что даже Пирон, Флориан, Мариво

Меня наградили вниманием лестным

И сделали скоро повсюду известным!

Карлино, Лапорт, Томассен, Доминик

Умели очистить мой грубый язык, —

И вот я в театрах на сцену поставлен,

В высоком сословьи любим и прославлен.

Но счастье непрочно: настала невзгода, —

Известно, что в свете господствует мода.

Ну, стала злодейка меня обижать,

И мне из Парижа пришлось убежать.

Я прямо в Россию, в ту самую пору,

Когда Петербург удивлялся Дюпору.

Но мода и тут мне злодейкой была —

В балете приюта никак не дала!

Что было мне делать? Куда тут деваться?

Пришлось мне опять в балаганах являться.

Покорствуя этой злосчастной судьбе,

«Послушай, голубчик, – сказал я себе, —

Уж если нельзя быть на сцене артистом,

Так, знаешь, попрoбуй