Но как они могли попасть к Вирке?

Я растерянно таращилась на мадам Хаймович, а отец продолжал:

– Эти серьги летом украли анархисты, которые грабили нашу дачу на Большом Фонтане! Как серьги попали к Вирке? Не зря говорят, что большевики с босяками с Молдаванки дружбу водят! И Вирка ваша такая же!

– А на Молдаванке кто? Иехудим[22] Япончика да Блюмкина! – истерически закричала какая-то женщина. – Не зря говорят, шо они эту революцию для сами себя сделали, чтобы русских грабить!

– Шо ви такое говорите, дама? – возмутился Мойша Крайниц. – Вот перед вами бедный иехуди[23], и таки шо? Меня ограбили так же само, как последних гоев!

Но рассерженная женщина на него не обратила внимания и продолжала гневно наступать на мадам Хаймович:

– А вот вырвать эти серьги у тебя из ушей, шоб знала, как награбленным хвалиться!

– Какой гец вас всех укусил, шо ви до мене чипляетесь?! – возопила наконец мадам Хаймович, надвинула платок на голову, скрыв снопы бриллиантовых искр, бросила на нас с отцом ненавидящий взгляд и бросилась наутек, переваливаясь и громыхая ведром.

– Ишь, поскакала, ж-жяба! – захохотала женщина.

– Не повезет тому, кому она дорогу перейдет с пустым ведром! – засмеялся кто-то, но философ Мойша Крайниц провозгласил:

– Да мы ж туточки все такие – с пустыми ведрами. Все мы – ходячие несчастья!

Посмеялись, поострили – не разойтись ли, чтобы беды не было, потом решили все-таки еще постоять – зря, что ли, мерзли?

Наконец подошла и наша очередь. Мы набрали воды и осторожно, стараясь не расплескать, побрели домой.

Шли молча, только один раз отец спросил:

– Это те самые серьги?

Я кивнула.

– Как они могли к ней попасть?!

Я пожала плечами. У меня имелись кое-какие мысли на сей счет, однако они были настолько мучительны, что я их старательно гнала от себя. Полгода мне это удавалось, но сейчас они снова вернулись и налетели на меня, как рой злобных ос. И все же я промолчала. Ведь это были только мысли, только домыслы…

Мы дошли до дому, и мама с одного взгляда поняла: произошло что-то неприятное. Отец рассказал о случившемся и запальчиво предложил сходить на Херсонскую, найти какое-нибудь начальство и потребовать вернуть серьги.

– Я тебя умоляю! – отчаянно воскликнула мама. – Володенька, я тебя умоляю никуда не ходить! Ты сунешь голову в пасть ко льву. Пропади они пропадом эти серьги, мы и без них не бедствуем!

Отец задумчиво кивнул.

Смеркалось. Мы сели ужинать, но страшное беспокойство охватило меня, кусок в горло не лез. Похоже, отец тоже чувствовал что-то подобное, потому что вяло возил ложкой в тарелке с кашей, наконец отставил ее и прижал ладонью сердце:

– Что-то щемит. Пойду прилягу.

Мы с мамой обеспокоенно переглянулись: если уж папа начал жаловаться на недомогание, дела и в самом деле плохи. Но зайти в спальню и предложить позвать врача нельзя ни в коем случае: разволнуется, разозлится: «Вы что, меня развалиной полагаете?!» – и ему станет еще хуже. Поэтому мы с мамой ходили на цыпочках. Поставили на стол керосиновую лампу (отцу, еще в пору его службы в депо, привезли немало керосину, мы его берегли, чтобы, читая, глаза при свечах не портить, тем более что свечи-то у нас как раз были на вес золота) и сели рядом – каждая со своей книжкой. Я почему-то запомнила, что тогда с невероятным упоением читала Андрея Белого, который поразил мое воображение сильнее любимого мною Брюсова и даже обожаемого Блока. Это стихотворение опубликовала какая-то газетёнка, оно было напечатано вперемежку с воззваниями Ревкома и распоряжениями городского Совета. На них, понятное дело, я и не взглянула, а вот те громокипящие, пугающие и зачаровывающие строки навсегда остались в моей памяти:

Вдруг отец позвал:

– Симочка, зайди ко мне, пожалуйста.

Мама пошла в спальню. Через некоторое время оттуда донесся шум – что-то тяжелое двигали. Я прислушалась, окликнула:

– Мама, вы что?

– Ничего, – крикнула она, – читай, все в порядке.

Я отложила газету, взяла любимого Конан Дойля… Начала читать, но отложила, сразу заволновавшись: логические изыски Шерлока Холмса заставляли меня возвращаться к размышлениям, которые не давали мне покоя с того самого дня, как банда анархистов ввалилась в наш дачный дом. Я зло тряхнула головой: мысли были мучительны! – и взяла Пушкина – «Историю Пугачева». Читала и думала, что и в самом деле права Библия: нет ничего нового на свете, все повторяется в большей или меньшей степени. С той же жестокостью, с какой Пугачев шел по оренбургским степям, большевики идут по Одессщине. Неужели по всей России творится такой же кошмар?! Глаза задержались на строках: «Пугачев бежал по берегу Волги[24]. Тут он встретил астронома Ловица и спросил, что он за человек. Услыша, что Ловиц наблюдал течение светил небесных, он велел его повесить поближе к звездам». Вот уж верно было написано Пушкиным в «Капитанской дочке»: «Не приведи Бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный!» А мы стали его свидетелями и участниками. Пока еще не стали жертвами, но кто знает, что ждет нас впереди?…

Вдруг из спальни опять раздался шум, будто что-то двигали. Я встревожилась, пошла туда, заглянула – и удивилась: стол, который обычно стоял посреди комнаты, теперь был придвинут к стене; на нем стоял отец, вешая на гвоздь картину. Эту картину я помнила всю жизнь: чудесный пейзаж какого-то провинциального художника, друга отца, – подарок на свадьбу моим родителям.

При моем появлении отец поспешно спрыгнул со стола и, с маминой помощью, снова передвинул его в центр комнаты.