торов на протяжении примерно столетия - с 1880-х по 1980-е годы.

Проблемное пространство мусульманского нарратива в расиализированном европоцентристском мире

Истоки спорных, но взаимосвязанных нарративов мирового порядка восходят ко второй половине XIX века, когда все регионы мира оказались тесно связаны и переплетены европейским имперским правлением, которое оправдывало себя нарративом цивилизационного превосходства Европы. Именно в этом контексте общественности и лидерам различных азиатских и африканских обществ пришлось взаимодействовать с быстро глобализирующимся набором европоцентристских идей о своей истории, цивилизации, прогрессе и расе. Это взаимодействие не следует рассматривать как подражание, столкновение или синтез двух (или трех, или четырех) систематических, монолитных и жестких цивилизаций. То, что сегодня считается европейской, исламской, африканской или азиатской цивилизацией, не предшествовало процессу имперской глобализации конца девятнадцатого века, связанной пароходами, телеграфом, железными дорогами и печатными станками. На самом деле, все цивилизационные нарративы возникли в процессе взаимодействия друг с другом, в контексте неравных экономических, политических и культурных отношений власти, характеризуемых расистскими европейскими империями. Не существовало общего панисламского нарратива мироустройства или идеи исламской цивилизации, предшествовавших гегемонии европейских империй или европоцентристского имперского мира в XIX веке.

Географическое, историческое и политическое воображение мусульманских обществ до девятнадцатого века было раздробленным и разнообразным и не составляло единого доминирующего нарратива, взаимодействующего с каким-либо другим главным глобальным нарративом. Если говорить о существующих сегодня планетарных нарративах, то самым мощным из них были универсалистские европейские притязания XIX века на превосходство в цивилизации и прогрессе, даже если эти универсалистские притязания были сопряжены с идеями расового отчуждения и колониального насилия. Цивилизационная миссия Европы или претензии на религиозное и расовое превосходство были направлены на создание дополнительной мягкой силы для легитимации и обеспечения уже существующей военной и геополитической мощи Европы. Контрнарративы современности и цивилизации, которые мусульманские, африканские и азиатские интеллектуалы создавали в противовес главному европейскому нарративу, в ретроспективе могут показаться наивными: многочисленные новые цивилизационные нарративы Азии, ислама и Африки были направлены на создание новых универсалистских аргументов о своей истории, культуре и расе, чтобы получить права в эпоху, когда геополитическая мощь Европы была подавляющей. Можно ли обуздать расизм и усмирить колониализм, просто выступив против европейского нарратива о превосходстве западной цивилизации или показав моральное лицемерие универсалистских европейских претензий на справедливость, мораль и мир? Могут ли, например, украинцы, подвергшиеся нападению России в 2022 году, просто выступить против исторических заявлений Путина о российской цивилизации или разоблачить евразийское оправдание российского империализма, чтобы получить свободу? В контексте пика европейской гегемонии в мире в конце XIX века, однако, мы видим одновременные формулировки апологетики современности от имени азиатов, африканцев и мусульман, как будто интеллектуалы этих обществ считали, что они должны сначала развеять расовое клеймо, наложенное на них колониальными гегемонами, с помощью новых нарративов, чтобы подготовить фундамент для своего равенства и освобождения.

Ошибочно полагать, что мусульмане на протяжении всей истории были едины в своем мировоззрении, сформированном в первую очередь религиозными текстами, и что они разделились из-за европейского колониализма или национализма. Напротив, только на пике европейской колониальной гегемонии в начале двадцатого века мы видим появление современного современного повествования о жертвенности и униженности мусульманского мира и аргументов в пользу панисламской солидарности. На протяжении тысячелетия с девятого по девятнадцатый век мусульманские общества находились под властью многочисленных королевств, султанатов и империй, многие из которых находились в конфликте друг с другом. Между мусульманскими обществами существовала культурная связь, чему способствовала сеть школ, юридическая практика, суфийские ордена, религиозные ритуалы, такие как паломничество в Мекку, и торговля, но ни одна из мусульманских династий, управляемых империями, не вела себя так, как Советский Союз и коммунистический Китай, следуя правилам шариата, как коммунистические бюрократы пытались следовать сталинской идеологии или Красной книге Мао. Мусульманский политический опыт не был застойным и единообразным, он резко менялся с момента раннего подъема мусульманской религиозной практики в седьмом веке до девятнадцатого века. Уже существовали светские видения политики, сформулированное бюрократами Омейядского и Аббасидского халифатов с VIII по XI век, и временная власть султанов затмили религиозные представления о халифате как преемнике пророка Мухаммеда.

В 1814 году, в конце наполеоновских войн в Европе, более двух десятков разрозненных мусульманских королевств в Евразии и Африке не представляли собой солидарное видение единого мусульманского мира, поскольку не разделяли нарратив мирового порядка. Несмотря на то, что до середины XIX века были наблюдатели, критиковавшие несправедливость и насилие европейского правления над мусульманским населением Азии и Африки, основной реакцией на расширение власти европейских империй в мусульманских обществах не была солидарность во имя мусульманской уммы. Вместо формирования единого мусульманского нарратива происходило переформулирование прежней космополитической гибридной легитимности мусульманских династий в наборе амбициозных реформ по самоукреплению в Тунисе, Египте, Османской Турции и Персии. Первоначально именно европейская колониальная эпистемология обозначила миллионы людей от Восточной Европы до Западной Африки, от Египта до Индии и Китая как преимущественно мусульман, расифицировала их, приписав их религии ряд характеристик, и стала подозрительной к их солидарности и единству против европейского колониального правления.

В начале девятнадцатого века греческие националисты стали первыми успешными акторами, которые успешно использовали европоцентристское понятие цивилизации, чтобы добиться политического вмешательства великих держав против Османской империи. Несмотря на то, что Османская империя могла оправданно подавить греческое восстание в соответствии с имперскими нормами Венского конгресса, было чрезмерно политизированное использование термина "цивилизация", приписываемого грекам, и "варварство", приписываемого османской мусульманской элите, чтобы правила Венского конгресса могли быть нарушены в пользу греческих националистов. Когда война за независимость Греции закончилась, Османская империя, которая в 1830-х годах управляла большим количеством христианских греков, чем Греческое королевство, подтвердила свой имперский космополитизм и назначила этнически греческого чиновника Мусуруса Эфенди первым османским послом в Афинах, настаивая при этом на своем членстве в европейском концерте империй, возникшем после Венского конгресса. Вскоре после греческой революции османская элита сама решила воспользоваться политической силой дискурса цивилизации в своей военной конфронтации против Египта. Изображая мусульманского правителя Египта африканским и менее цивилизованным, османское правительство сумело заручиться поддержкой Англии и России и ослабить проегипетское общественное мнение во Франции.

индийское восстание против британской гегемонии в Индии в 1857 году не следует рассматривать как исламское или панисламское восстание против христианской современности или империализма. В восстании 1857 года мусульманские и индуистские повстанцы сотрудничали, и те и другие объявили священную войну против британцев, но не друг против друга. Были также большие группы мусульман и индусов, которые сотрудничали с британским правлением, и после поражения восстаний мусульманское население и элиты нашли способы представить себе свое эм-помощь