— Если я и забыла, что такое страсть, — хрипло прошептала она, — в этом виноват ты!

— Это правда, — спокойно согласился Джон.

Виола от неожиданности растерялась и повернула голову. Он был так близко, что их губы почти слились, но у нее не хватало сил отодвинуться.

— Джон, я впервые слышу, как ты признаешь собственную вину за наш неудавшийся брак.

— Да, видишь ли, мужчине очень трудно признаваться в своей неправоте. Потому что мы почти никогда не ошибаемся.

Она поджала губы.

— А я почти уже добился улыбки? — пробормотал он.

— Нет. Ты слишком много о себе воображаешь.

— Разве?

Костяшки его пальцев коснулись ее щеки, и Виола едва не подскочила. Пришлось крепко сжать веер слоновой кости и вцепиться в перила. Наверняка половина зала сейчас наблюдает, как его пальцы, скользнув к ее шее, стали чертить круги на затылке. Губы его коснулись ее уха.

— На нас смотрят.

Но Джон, разумеется, не обратил на это внимания.

— Если ты забыла, что такое страсть и в этом виноват я, значит, я просто обязан исправить свою ошибку.

— Джон…

Она осеклась, забыв, что хотела сказать, потому что он поцеловал ее в ушко и стал гладить щеку большим пальцем.

— Я мог бы придумать множество способов напомнить тебе, — продолжал он, — если только позволишь.

Виола закрыла глаза. Почему он делает это с ней?

Джон прав, она забыла, что такое страсть, но теперь все вернулось. И с какой силой! Однако между ними все кончено, она разлюбила мужа и не хотела вспоминать страсть, которой когда-то пылала к нему. Не хотела вспоминать их любовные забавы по утрам, скачки в полях и те моменты, когда только одно его присутствие доставляло ей безмерную радость. Тогда они столько смеялись!

Но она не желала вновь испытывать это головокружительное счастье. Слишком было больно, когда оно ушло.

Виола открыла глаза и слегка повернула голову в его сторону, но глазами она искала одну-единственную ложу среди многих во втором ярусе зала. Разумеется, леди Помрой сидела там. Одного вида этой неотразимой брюнетки было достаточно, чтобы погасить те искорки страсти, которые Джон пытался разжечь в ней сейчас. Сколько раз за время романа этой женщины с Джоном очередная ничего не подозревающая хозяйка дома вынуждала Виолу садиться напротив Энн Помрой за чаем или картами…

Знакомая ледяная скорлупа, добрый друг, так долго защищавший ее, снова окутала сердце.

— Конечно, ты знаешь о страсти и наслаждениях любви куда больше меня, Хэммонд, — процедила она. — У тебя ведь огромный опыт!

Даже не глядя на него, она знала, что ее слова попали в цель. Недаром он со свистом втянул в себя воздух. Джон убрал руку и молча отодвинулся.

Ощутив благословенный покой, она откинулась на спинку стула, положила веер на колени и попыталась сосредоточиться на сцене. Но как бы она ни желала успешного исполнения симфонии, как ни была уверена в триумфе Дилана, все же ничего не слышала. В ушах звучал голос Джона, обещавший страсть, хотя Виола знала, что одной страсти недостаточно.

Когда симфония закончилась торжествующим призывом струнных, труб и цимбал, зал разразился овациями. Виола тоже встала, словно только сейчас очнувшись. Аплодируя, она смотрела, как Дилан кланяется публике. В этот момент Виола была так счастлива за друга, что даже забыла о собственных бедах.

Пока Джон не напомнил ей. В то время как дирижера вызывали на бис, он снова наклонился к ней.

— Чего бы мне это ни стоило, я заставлю тебя вспомнить, какой бывает настоящая страсть. Страсть, которую когда-то испытывали мы, клянусь. Увидимся в четверг. В два часа дня. Твоя очередь решать, куда мы поедем на этот раз.

Он исчез, не дожидаясь ее ответа. Виола смотрела вниз на бурлящий зал и понимала, что муж добьется своего. Именно этого она и боялась.

В четверг Джону пришлось пожалеть о том, что он позволил Виоле выбрать место для прогулки.

— Шутишь? — простонал он.

— Я совершенно серьезно, — заверила она с торжествующей улыбкой, садясь в экипаж. — Хочу провести день в музее Энтони. Сегодня утром он сказал, что пробудет там целый день.

Ее улыбка стала еще очаровательнее.

— Он сам устроит нам экскурсию. Как мило с его стороны, не правда ли?

Джон собственными руками загнал себя в ад! Он уселся рядом с ней, лихорадочно ища выход.

— Виола, история всегда наводила на тебя безумную тоску.

— Когда-то так и было. Но с тех пор круг моих интересов значительно расширился.

— И включил в себя римские древности?

— Да.

Сегодня она выглядела холодной, сдержанной и очень довольной собой!

— Может быть, тебе неприятно слышать, но мне удалось прекрасно устроить свою жизнь без твоего участия. У меня множество новых занятий и друзей.

Последнее, по всей вероятности, было правдой, но Джон ни на секунду не поверил, что она выбрала музей Тремора потому, что обожала осколки керамики периода римского владычества над Британией. Нет, она выбрала музей потому, что ее братец наверняка будет там, следя орлиным взглядом за каждым его движением, надменный, злобный, источающий презрение. В его присутствии будет невозможно ухаживать за Виолой. И она тоже это знала.

По дороге в музей Джон изучал ее профиль в солнечных лучах — они ехали в открытом экипаже. Виола только что бросила вызов его изобретательности, и он мысленно поклялся, что, прежде чем они покинут музей, он украдет у нее хотя бы один поцелуй. Конечно, поскольку братец будет маячить рядом, потребуется вся хитрость, чтобы остаться с ней наедине. Но во время ухаживания он привык к подобным проделкам и поэтому немедленно начал строить планы.

Как выяснилось, Тремор действительно проведет день в музее, но поскольку устраивает экскурсию для венецианских антикваров, то будет занят по крайней мере еще два часа, а возможно, дольше.

Настал черед Джона улыбаться.

— Итак, — сказал он, обращаясь к жене, — Тремор не сможет сопровождать нас. Какая обида!

Самодовольства в Виоле явно поубавилось.

— Вернемся позже, — решила она.

— Нет-нет, — возразил он, едва сдерживая смех, — мы все равно уже здесь. Кроме того, раз у тебя возникла такая страсть к древностям, ты сама сможешь устроить мне экскурсию.

Теперь бросал вызов он, и Виола прекрасно это поняла, поэтому вздернула подбородок еще выше.

— Прекрасно, — с достоинством объявила она. — Откуда начнем?

— Пока не знаю.

Он запрокинул голову и устремил взгляд на высокий куполообразный потолок. Потом оглядел стены, полы из белого итальянского известняка и мрамора, разбегавшиеся во все стороны коридоры. Великолепное здание! Надо признать, что когда Тремор берется за дело, то старается на совесть!