Меган забралась на заднее сиденье рядом с доктором Бобом. Она обернулась и заметила Питера. Надо же, совсем про него забыла: сейчас он был совершенно неуместен. Он выбрался на берег и принял, как сказал бы инструктор по йоге, позу младенца: встал на колени, выгнув спину и опустив лоб на сложенные на груди руки.

– Крещенный огнем и крещенный водой, – произнес доктор Боб. – Если он не родился заново, то я уж и не знаю, кто он теперь.

– И не надо знать, – заметила Меган. – А то начну ревновать!

Данбар незаметно, насколько это было возможно, перебрался по ступенькам через стену и, примостившись на корточках за каменной кладкой, взглянул на не оправдавшую его ожиданий деревушку Наттинг и на сарай, где он провел часть ночи. Он не был уверен, что его там никто не видел, но до тех пор, пока он не выбрался из этой похожей на чашу долины, он был на виду, точно жучок, ползущий по оконному стеклу. Он планировал дождаться утра и попросить одного из местных жителей вызвать ему такси до Лондона. Его пугала перспектива этого общения: он опасался, что из-за помутнения в мозгах будет изъясняться слишком бессвязно, чтобы его правильно поняли. Если он выглядит таким безумным, каким он сам себе казался, то он окажется скорее в карете «Скорой помощи» или в полицейской машине, чем в такси. Его мысли спутались в такой чудовищный клубок, что у него создалось впечатление, будто он тянется к клавишам рояля, ускользающему от него по паркету кают-компании тонущего лайнера, а он пытается вспомнить пассажи пьесы, которую он некогда исполнял наизусть.

Отчасти Данбар радовался, что ему не придется пережить муку общения с незнакомцем. Он стремился побыть наедине со своим безумием, даже при том, что одиночество лишь усугубляло это безумие. Возможно, когда-то наступит такой момент, когда сумбур в мозгах станет новым порядком или по крайней мере даст новую перспективу, какую получает пилот, когда направляет свой самолет сквозь вязкие тучи ввысь и внезапно вырывается из слепящего мрака на безмятежный свет верхних слоев атмосферы, и смотрит вниз, на море облаков под крылом, и может сразу окинуть взглядом плотную пелену, что недавно застила ему глаза. Да, именно вот чего он хотел, вот чего он отчаянно жаждал теперь.

Он был вынужден в спешке покинуть Наттинг из-за двоих мужчин, накануне вечером зашедших внутрь сарая. Он слышал, как они шепотом произносили его имя, и понял, что они охотились за ним. К счастью, он обнаружил пустоту между двух снопов сена, где и схоронился от любопытных лучей их фонариков. В одной половине сарая расположился загон с коровами, чье дыхание согревало воздух, в другой половине высились штабелями снопы сена. У стены напротив входа стоял трактор, пахнущий соляркой, землей и влажным металлом. Данбар проник сюда за несколько часов до появления двух головорезов и несколько раз быстро осветил помещение фонариком, понимая, что его свет скорее привлечет к нему ненужное внимание, чем поможет здесь осмотреться. Вскоре обследование местности в коротких вспышках фонарика выявило груду пустых мешков в углу рядом с трактором и удобный прогал между снопами, где он и устроился для ночлега. Он сбросил пальто, потяжелевшее от дождя, накрылся сухим мешком, а сверху расстелил пальто, точно одеяло, так, чтобы его тяжесть и тепло меховой подкладки ускорило приход сна, а наружная сторона успела бы за ночь высохнуть. В подобных обстоятельствах это можно было расценить как триумф домашнего уюта, но он был слишком голоден и слишком перенервничал, чтобы сразу заснуть, а когда дверь сарая распахнулась, ненадолго впустив внутрь шум бури, он пробудился с бьющимся сердцем. Поначалу он не разобрал их слов, но когда дверь снова закрылась и они зашагали в глубь сарая, прямо под его укрытием, он смог расслышать каждое слово.

– Данбар не стал бы стучаться в чужую дверь среди ночи, – произнес первый, чей голос показался ему очень знакомым. – Ему нравится рулить, он терпеть не может быть кому-то обязанным. Но даже если его приютили в одном из этих домов, было бы правильно вернуться сюда утром и порасспрашивать людей о старом маразматике, любителе пеших прогулок, который заплутал тут в грозу.

– У моих стариков тоже есть сарай на ферме в Техасе, но совсем не такой, – заметил второй.

– Охренеть как интересно, Хес! – подал голос первый. – Давай присядем, и ты мне расскажешь про сарай твоих родителей. Мы же именно за этим сюда приперлись, да? – И он презрительно хохотнул. – Проверь-ка кабину трактора. Может, он туда залез поспать.

Они походили под ним, заглянули в трактор, под брезент, накрывавший прицеп и плуг.

Ну конечно! Он наконец догадался. Англичанин был охранник Эбигейл… как там его… Кевин! Точно, Кевин! Противный брит, бывший спецназовец. Все телохранители когда-то служили в спецназе и теперь намеревались применить свои спецнавыки, чтобы лишить его разума, разбить вдребезги, точно глиняного голубя выстрелом влет. Это они умеют: оставлять людей в живых достаточно долго, чтобы те переживали свое психологическое уничтожение. Ну что ж, он не дастся им живым. Может быть, ему удастся сбросить со штабеля верхний сноп сена и сломать Кевину шею? Данбар вступит в схватку и будет биться до последнего вздоха.

– Наш дряхлый толстосум не смог бы взобраться на эту соломенную стену, – уверенно произнес Кевин. – Но полезай туда и убедись, что там никого. А я проверю говядину.

– Это не солома, а сено, и коровы не мясные, а дойные, – поправил его Хес, воспользовавшись преимуществом сельского происхождения.

– Да ты что! – недовольно пробурчал Кевин. – У нас тут что, Королевский, твою мать, сельскохозяйственный колледж? Ты что же, решил, что я разбираюсь в элитных коровах только потому, что работаю на одну такую, и не упущу возможности поучиться у настоя-я-ящего, мать твою, ковбоя!

У Данбара от волнения свело все мышцы, когда он услышал скрип сена под тяжестью карабкающегося наверх Хеса. Его лежбище находилось на полпути к вершине штабеля – снизу оно хоть и оставалось незаметным, но найти его было нетрудно.

Кевин брезгливо приблизился к стаду коров, ловя лучом фонарика остекленевшие от страха глаза животных. Возможно, ощущая его враждебный настрой, коровы забеспокоились, и их беспокойство быстро передалось всему стаду: две коровы громко замычали, а остальные начали биться о металлические воротца загона. Через мгновение где-то залаяла собака, за ней другая.

Как только Хес запрыгнул на верхний сноп, снизу раздался шепот Кевина:

– Слезай! Мы перебудили всю эту дурацкую ферму!

Хес, легко перемахивая со снопа на сноп, спрыгнул на пол.

– Наверху никого, – доложил он.

– Надо убраться отсюда побыстрее, пока Старый Макдональд не прибежал сюда с дробовиком[21].

Оба выскользнули из сарая, оставив Данбара с чувством блаженного облегчения. Он не мог припомнить, когда был так счастлив. Коровы защитили его, и собаки защитили его – как сделали это раньше, после того как он миновал перевал и бродил в поисках жилья по не запорошенному снегом склону, страдая от мокрого снега и града и уже почти потеряв надежду, как вдруг услыхал отдаленный собачий лай и ответный лай другой собаки (прямо как сейчас), а потом человеческий голос: собакам было предложено или зайти в дом, или перестать брехать. Слов Данбар не расслышал, но, судя по интонациям, хозяин не злился на псов, а уговаривал их. Все эти звуки дали ему ориентир движения во тьме по безликой, без каких-либо видимых примет, равнине, в ту сторону он и зашагал, пока наконец не различил огонек, который оказался фонарем, освещавшим двор перед сараем. И вот теперь, в очередной момент опасности, звери опять сыграли важную роль, заставив его осознать, с приливом радости, что сама природа оказывает ему поддержку, вступив с ним в заговор и разделив с ним возмущение противоестественной жестокостью его старших дочерей. Он ощущал неразрывную связь с природой еще с тех пор, когда в юности проводил лето в загородном особняке в Онтарио, считая его своим родным домом; особняк стоял на берегу лесного озера, и сейчас остававшимся в его собственности, где он ходил на каноэ и под парусом, пил прохладную озерную воду во время купания, а еще строил домик на дереве, отправлялся в походы, ставил на ночь палатку и всегда чувствовал естественное родство с растениями, деревьями и животными того края. Возраст и деньги отдалили его от этого родства, но теперь, когда на его долю выпали суровые испытания, в нем вновь пробудились глубоко засевшие инстинкты, его прежнее, непозабытое «я». Напрасно Кевин считает его «дряхлым толстосумом», не способным вскарабкаться на штабель снопов, где он так удачно спрятался от преследователей, рыскающих по сараю. В нем всегда бурлила необузданная физическая энергия. Ему требовалось не больше трех часов сна, чтобы потом весь следующий день сохранять заряд активности. Этот тупой качок даже не представляет, с кем имеет дело: он слишком упивается собственной физической формой и воинственностью, чтобы понимать цену внутренней силы.