в Майера, но не попал, а после этого завалился на пол. Шарль Бац перехватил тело Жюля и оттащил его от дверного проема. За это время де Сийег и Порто успели сделать по два выстрела каждый. Три пули попали в Майера: две вошли в живот, не оставляя лейтенанту никакого шанса, но это было не важно, так как самая первая пуля выпущенная де Сийегом попала точно в лицо Майеру убив его на месте. Лишь в этот момент Морж Олли открыл огонь, направив своего коня к Аяксу, на котором начал заваливаться назад погибший лейтенант. Заммер и Шанцковский поддержали Мюллера и смогли прикрыть его, но Олли немного не успел перехватить падающее тело Майера. Морж сразу понял, что не успеет поднять труп с земли. Он схватил повода напуганного Аякса и начал отводить коня назад. Маузеры егерей были значительно скорострельней французских винтовок, поэтому де Сийег и Порто почти не имели возможности высунуться. Шарль улучил момент и выстрелил в Моржа из-за дверного проема. Мюллер почувствовал, как его правое бедро ожгло огнем, но у Олли не было времени на боль. Он постарался подогнать Аякса, обернулся и увидел, что большая часть отряда следует за ним. Последними отходили, отстреливаясь, Заммер и Нагельсманн. На левом боку коротышки Нагельсманна расплывалось бурое пятно. Мюллер пришпорил своего коня и крикнул двоим егерям прикрывавшим отход: «Восточное направление!» После этого Морж сконцентрировался на том, чтобы без приключений выбраться из деревеньки. Олли надеялся, что Заммер и Нагельсманн смогут их догнать.

С момента, когда Пежо окликнул Майера, прошло сто девяносто семь секунд. Светило жаркое солнце, где-то далеко на востоке собиралась летняя гроза, во французской глубинке зрел урожай, теплый ветер весело трепал волосы мертвого юноши оставшегося лежать на пыльной деревенской улице. Начавшийся август обещал быть очень жарким.

***

Габриель Феро, лейтенант.

Рассказ Феро в общем совпадал с тем, что ранее рассказывал капитан, но в правдивости Мишо Огюстен не сомневался с самого начала. Его куда больше интересовало отношение Феро к произошедшему, поэтому, когда лейтенант начал рассказывать о появлении курьера после восьмого штурма, Лануа позволил себе его перебить:

– Как вам кажется, Феро, девятая атака могла оказаться успешной?

Лейтенант прогладил усы двумя пальцами, что, как успел понять Огюстен, означало задумчивость.

– Могла, господин коммандан. У нас были хорошие шансы опрокинуть бошей. Нойвиль рассказал, что единственный их MG разбит, а без пулемета, мы бы просто задавили их числом.

– При каких потерях?

– Ну, трудно судить… Мы видели, как боши ушли с позиции, и их было человек десять. Учитывая, что мы бы наступали, скорее всего, потеряли бы человек пятнадцать убитыми и ранеными. При условии, разумеется, что боши вели бы себя так, как они вели себя всю ночь.

«И не смущает его, что тогда в роте осталось бы двадцать-двадцать пять человек…» – за время разговора Огюстен успел понять, что Феро был настоящим профессиональный солдатом, а не простым призывником. Об этом говорила и история службы лейтенанта в колониях.

– Что вы имеете в виду, когда говорите о поведении бошей? То, что они берегли патроны?

– Нет, господин коммандан, то, что они не отступали и не сдавались в плен.

– Почему, как вам кажется, капитан Мишо отказался от атаки?

– По той же причине, по которой попытался застрелиться, когда курьер сообщил о перемирии. Господин коммандан, я в армии всю свою взрослую жизнь. Я настолько привык мерить жизнь военными мерками, что для меня солдат – это винтовка, штык, пара сапог и каска. Так я вижу и себя самого.

Анри не такой и никогда таким не был. Для него солдат – это нерожденные дети, покинутые семьи, искалеченные судьбы. Это не значит, что он щадил нас. Это значит, что он не хотел губить нас просто так, по нелепой прихоти начальства. Поэтому, что бы ни думали об этом офицеры в полку, начиная с полковника Бореля и заканчивая вами, господин коммандан, Мишо – лучший командир, под началом которого я служил, после, разве что, полковника Дакса…

Феро рассчитывал, очевидно, на то, что его слова разозлят Лануа и даже подкрепил их довольно дерзким взглядом, но наткнулся на полное равнодушие на лице Огюстена и успокоился. Лануа решил вернуться в то утро:

– Мишо действительно впал в истерику после того, как не смог застрелиться?

– Я бы не сказал, что Анри истерил, скорее, ненадолго потерял контроль. Хотя это было ему совершенно не свойственно, и я испугался, что он начнет делать глупости. К сожалению, я оказался прав…

– То есть вы считаете, что Анри совершил глупый поступок?

Лануа не заметил, как назвал капитана Мишо по имени.

– Разумеется, господин коммандан.

– Что вы имеете в виду, Феро?

– Анри попытался застрелиться – я могу это понять. К счастью я успел ему помешать. Я привел его в чувство, но когда курьер передал приказ Фош… маршала Фоша, Анри снова потерял контроль и высказал все, что думает о маршале Фоше и его приказе, равно как и обо всех маршалах и приказах. Это я тоже понимаю, хотя некоторые выражения стали для меня настоящим открытием, а некоторые я даже не смог понять. Анри бретонец13, наверное, говорил по-своему. Так или иначе, самого маршала Фоша в нашей траншее не было и он не смог оценить старания Анри, а мы бы никому не рассказали о том, что наш капитан ненадолго потерял контроль. Тем более что у многих в головах, да и на языке тоже вертелись не самые добрые слова в адрес командования. То, что он отказался исполнить приказ… я изложил вам мои соображения по этому поводу. Но зачем же он решил написать полковнику? Зачем так явно выставил свое неподчинение?

На этот вопрос коммандан знал ответ:

– Потому, что считал это единственно правильным.

– И кому легче от его расчетов?! Он ничего никому этим не доказал, а себя подставил! Еще и мне груз на душу положил…

– Тогда почему вы помогли ему?

Феро поднял на Огюстена лицо, на котором застыла злоба, смешанная с печалью и, даже, некоторым отчаянием:

– Потому, что он попросил об этом. Он подошел, положил руку мне на плечо и сказал: «Габриель, ты всегда был хорошим другом, хорошим товарищем. Помоги мне в последний раз. Можешь ненавидеть меня. Но только в этот момент, сейчас, будь на моей стороне…» У меня эти слова до конца жизни на сердце выжжены, господин коммандан.

– И вы согласились.

– Да, согласился.

– Вас кто-нибудь видел?

– Да, Фламель, когда приходил сообщить, что Сан-Стефан