восемьдесят, …во все дни жизни…, девятьсот восемьдесят один, …разбитые брустверы, следы ожесточенной перестрелки, множество гильз и буроватых пятен крови на простреленных мешках с песком и кусках древесины – так похоже на нашу позицию, только выглядит еще более сиротливо…»

Насколько мог разглядеть Лануа, боши тоже забрали все подчистую, не оставив практически никаких следов своего присутствия.

«Тысяча девятнадцать, тысяча двадцать, …в доме Господнем многие дни…»

Тысяча сотый шаг стал последним – Огюстен стоял на краю траншеи бошей. Конечно, мерить расстояние шагами это обрекать себя на неизбежную погрешность, но по всему выходило, что капитан Мишо слегка преувеличил расстояние между двумя траншеями. «Ночью, да в плохую погоду, да еще и в тумане – ничего удивительного, что Мишо немного ошибся». Путь, который солдаты второй роты прокладывали своими телами, был преодолен хромающим Огюстеном за восемь с половиной минут.

Он аккуратно спустился вниз и осмотрелся. Боши действительно не оставили после себя никаких вещей, даже пробитого шлема. Лануа посмотрел через поле на траншею второй роты. «Ничем им не проще было – ни возвышенности, ни ярко выраженных ориентиров для пристрелки. Утром в туман они, наверное, вообще ничего разглядеть не могли, да к тому же патроны вынуждены были беречь. Такие же вмерзшие в землю ребята, как и капитан Мишо со своими людьми».

Огюстен отвернулся от поля и привалился спиной к довольно пологому брустверу. Боль начинала возвращаться. Пока лишь отголосок ее поселился, скорее в мозгу коммандана, чем в его ноге, но скоро боль возьмется за него по-настоящему. Лануа открыл глаза и увидел усевшуюся на противоположную стену траншеи синицу. Птица смотрела на него правым глазом и, казалось, изучала.

– Все, птица, мы закончили! Передай своим, что человеки наконец-то устали друг друга убивать. Передай только еще, что возвращаться вам некуда. Сама видишь – с лесами нынче в Восточной Франции негусто. Впрочем, вашему племени не привыкать.

Синица ничего не ответила, покрутила головой, как бы оценивая окружающую коммандана обстановку, а после этого вспорхнула в серое небо.

– Если встретишь Жоржа Гинемера9, передавай привет!..

Оставшись в одиночестве на этом поле, Огюстен охотно принялся делать глупости, которых не мог себе позволить при нижних чинах. Он улыбнулся, представив, как его разговор с неразумной птицей выглядел со стороны.

Лануа еще раз скользнул глазами по траншее, и взгляд его зацепился за какое-то зеленоватое пятно на более-менее сухом участке земляного пола. Коммандан подошел и пригляделся внимательнее – на грязи остались два четких глубоких следа германских армейских сапог, в которых скопилась засохшая блевотина, странным образом не смытая пропитавшей все и вся влагой и не затоптанная сапогами. У кого-то из бошей, отразивших восемь волн атаки за ночь в условиях боеприпасного, а возможно и продуктового голода, оказался слабоват желудок. Огюстен вновь не сдержал улыбку.

Как и ожидал коммандан, место боя ничего ему не давало кроме, возможно, ощущения участия и картинки в голове. Лануа решил выбраться из траншеи через разбитый взрывом участок, который требовал меньше усилий для подъема. На грязи рядом с этим участком Огюстен заметил борозды, будто кого-то пытались втащить в окоп. «Может быть, труп убирали…»

Здесь же коммандан увидел нацарапанную на уцелевшей части бруствера надпись. Надпись была сделана по-немецки и гласила: «Wir kommen wieder»10. Огюстен постарался воскресить свои знания немецкого основательно утраченные за год работы в Жандармерии. Когда ему удалось вникнуть в значение надписи, Лануа, не сдерживаясь, выругался. «Чертовы упрямые боши! Вы все на этой Войне потеряли, а все никак не угомонитесь! Сохрани Господь Германию от власти тех, кто здесь побывал, и нас всех тоже от этого сохрани…»

Огюстен не без труда выбрался в поле и пошел по направлению к видневшемуся впереди автомобилю. Он ни разу не оглянулся на измученные деревья и на немецкую позицию.

***

– Хотите кофе, господин коммандан?

Эстеве и Безю снова резались в домино, попивая из одной кружки напиток, от которого шел пар. Лануа, еще подходя, показал им вольно, когда увидел, что оба всполошились, чуть не опрокинув стоявший на подножке термос.

– «Сапожный» или настоящий, Безю?

– Эх, господин коммандан, где же сейчас настоящий-то раздобудешь – «сапожный». Зато горячий!

– Да, Безю, то, что горячий, это очень кстати…

Лануа отхлебнул из общей кружки, бывшей по совместительству крышкой термоса. «Сапожный кофе», как прозвали безкофеиновый напиток из заменителей солдаты, был совершенно ни чета даже самой несложной арабике, но позволил коммандану немного согреться.

– Эстеве, мне нужно проехать в расположение второй роты. Полковник Борель сказал, что они стоят в Ракенгане. Сможете показать Безю короткую дорогу?

– Да, господин коммандан.

– Очень хорошо.

Несмотря на отвратительную дорогу, практически сразу как автомобиль отъехал от Верт-Равине, Огюстен совершенно бесстыдно задремал и проснулся, только когда они подъезжали к основательно разрушенной деревеньке к югу от Сент-Омера. Насколько увидел Лануа, только четыре дома по единственной в деревне улице сохранили крышу, а хоть какому-то восстановлению подлежали всего домов семь-восемь. Вокруг этих четырех домов и крутился весь местный бомонд в лице собравшихся группками солдат.

Кто-то курил, кто-то играл в карты. Чуть в стороне на небольшом пустыре шестеро бойцов скинули верхнюю одежду, разбились на две команды и устроили импровизированное регби с каской набитой тряпьем в роли мяча. И будто не было три дня назад боя на смерть забравшего жизни половины роты. Не было ранений и крови. Не было чувства несправедливости от бессмысленных потерь.

Лануа не судил их – он по личному опыту прекрасно знал, что когда бой закончен, нужно отвлечься, обязательно нужно отвлечься хоть на что-то не связанное со смертью, болью и войной. Поэтому и выглядели столь беззаботно эти люди, многие из которых получили не по одной боевой награде и потеряли не по одному боевому товарищу. Поэтому и слышался со всех сторон смех, праздные разговоры и шутки разной степени пошлости, и никто не говорил о высоких материях.

Невысокий усач с суровым лицом и лейтенантским шевронами вышел из самого большого уцелевшего дома и внимательно посмотрел на Огюстена, приводя в порядок свой внешний вид. В зубах у него была зажата трубка, сделанная из тыквы-горлянки, от которой поднимался дымок.

– Остановите здесь, Безю.

Лейтенант подошел к остановившемуся авто и отдал честь:

– Лейтенант Феро. 701-й полк, вторая рота. Исполняю обязанности командующего до возвращения капитана Мишо.

– Коммандан Лануа. Жандармерия. Веду разбирательство дела капитана Мишо. Постройте роту, Феро. Можно без полной формы.

Лануа сразу показал лейтенанту бумагу от полковника Бореля для того, чтобы избежать лишних вопросов. Феро ушел исполнять приказ,