Кристоф взял ее за руку и, захватив плед, висевший на спинке одного из стульев на террасе, молча повел через песчаные дюны к пляжу. Они сидели там вдвоем, пока солнце не скрылось далеко за океаном и не наступила темнота. Повеяло прохладой, и он притянул девушку к себе, укутав одним на двоих пледом.

Они смотрели, как одна за другой появляются звезды и их свет отражается в чернильно-черном океане; слушали волны, которые сегодня ночью не приносили никакого утешения: казалось, они, вздыхая и скорбя, шепотом предупреждали о скрытой угрозе – о военных кораблях и подводных лодках.

Элла повернулась и поцеловала Кристофа, ощутив соленый вкус его губ.

– Ты же знаешь, что мы будем вместе, несмотря ни на что, – сказала она ему.

В его мерцающих глазах промелькнула печаль, глубокая, как сам океан.

– Я не хочу, чтобы ты оставалась в Париже, моя прекрасная Элла. Пожалуйста, ради меня, возвращайся в Шотландию как можно скорее. Во всяком случае, думаю, что твои родители этого захотят. И там ты наверняка будешь в большей безопасности. Для меня это очень важно – твоя безопасность. А когда эта война закончится, ты вернешься ко мне.

– Но…

– Тсс… – Он поднес палец к ее губам, чтобы предупредить возражения. – Пожалуйста, Элла.

Он снова поцеловал ее, и она прижалась к нему, страстно желая дать ему все, что он попросит, и даже больше.

А потом они заснули, обняв друг друга, их дыхание успокоилось и слилось с тихими вздохами моря.

* * *

Дорога домой прошла как в тумане. Все случилось так быстро, что Элла была немного ошеломлена, обнаружив себя стоящей на платформе в Лондоне в ожидании посадки в спальный вагон поезда до Эдинбурга. На пароходе она ощущала себя почти изгнанницей, вынужденной двигаться на север, опережая поток беженцев и войск, которые теперь заполонили Париж.

Когда они вернулись в дом Мартэ в Париже, ее уже ждала телеграмма из Эдинбурга. «Возвращайся домой. Деньги на билет выслали. Ждем подтверждения».

В ответ ее родителям была направлена телеграмма, в которой сообщалось, что Элла назавтра сядет в поезд и на следующее утро прибудет на вокзал Уэверли.

Она была в отчаянии от того, что ее планы остаться в Париже были так жестоко разрушены. И она была убита горем, покидая Кристофа. Боль от расставания ощущалась физически. Он крепко прижал ее к себе на Северном вокзале и прошептал, что не хочет ее отпускать.

– Я обязательно вернусь, – пообещала она. – Как ты и сказал. Когда эта война закончится, я приеду и найду тебя. В конце концов мы будем вместе.

Он улыбнулся, нежно глядя сверху, и убрал волосы с ее лба, чтобы поцеловать.

– Элла, я хочу тебе кое-что сказать. Не требуя от тебя никаких обязательств, потому что будущее сейчас так неопределенно… Я знаю, что не заслуживаю этого, и пока я не стану более независимым финансово, я не могу на что-либо рассчитывать…

Он замолчал, в кои-то веки оказавшись не в силах вымолвить ни слова. Элла потянулась к нему и поцеловала.

– Ш-ш-ш… Нет никакой необходимости что-то говорить. Если твое сердце чувствует то же, что и мое, то все и так понятно. Разве я не права?

Он заглянул глубоко в ее глаза, читая то, что было написано там для него одного, а затем кивнул:

– Тогда все в порядке. Я рад, что мы с этим разобрались.

Услышав свисток кондуктора, она взяла его за руку и сжала ее в своей:

– Я тебе напишу. Я люблю тебя!

– Je t’aime[63], Элла Леннокс, – прошептал он в ответ.

А потом стоял с совершенно несчастным видом, глядя, как она уходит, садится в поезд, и тот отъезжает от платформы.

Элла прижала руку к стеклу вагона, будто все еще тянулась к нему через расстояние, которое разрывало единое целое на части.

Потребовалась целая неделя разработки почти военной операции для доставки бабушки Эллы на участок.

– Почему бы не подождать до весны, когда там будет больше растений? – спросил Дэн, когда я ему это предложила. – Октябрь – не самое подходящее время года для посещения огорода.

– Потому что к тому времени ей, возможно, будет уже сложновато это сделать, – ответила я, отгоняя мысль о том, что ее вообще может не стать. – Этот перерыв на полгода может лишить ее последнего шанса.

– Тогда привези ее сюда, в квартиру, на чашку чая.

– Она никогда не справится с лестницей. И вообще, главное в этой затее – возможность увидеть Финна. Он спрячется в своей комнате, если мы будем здесь, дома. Но на огороде вы вдвоем можете возиться, как обычно, а она – сидеть и смотреть. И бабушка тоже любит бывать на свежем воздухе. Так что мы убьем сразу двух зайцев.

К моему удивлению, на сей раз все идет именно так, как запланировано. Я высадила Дэна и Финна вместе с сумками, в которых лежали обед для пикника и походная плитка, и оставила их расставлять дряхлые раскладные стулья на более защищенной от ветра стороне сарая, а сама отправилась за Эллой.

Она осторожно пробирается между огородами по тропинке, посыпанной опилками, опираясь на свою палочку, останавливаясь, чтобы полюбоваться блеском пушистых хризантем на соседнем участке. Дэн подходит поприветствовать нас, оставив Финна копать картошку и складывать ее в корзинку рядом с собой. Элла с благодарностью опускается на один из стульев, а затем глубоко вдыхает осенний воздух, пахнущий землей, опавшими листьями и совсем чуть-чуть – последними поздними цветами жимолости, прячущейся в укромном уголке подле сарая.

– О! – восклицает она и поворачивается к сладковатым желтым тычинкам. – Мое старое сердце радуется этому запаху.

Финн поднимает голову, чтобы понять, о чем она говорит, а затем возвращается к уборке картофеля с удвоенным усердием.

– Ну, это не совсем сад Марион Мартэ на острове Ре, – говорю я с улыбкой, – но, по крайней мере, погода для нашего пикника вполне приличная.

Я укрываю ее колени пледом и начинаю хлопотать у плитки, чтобы согреть суп.

– Целое приключение. – Элла изучает наш участок с ровными рядами овощей, гордость и отраду Дэна и Финна. – А теперь расскажите мне, что вы здесь посадили.

Дэн объясняет, последовательно указывая на лук, картофель, белокочанную и брюссельскую капусту – для нашего рождественского ужина.

– Похоже, хороший урожай, – комментирует Элла. К моему облегчению, она, кажется, интуитивно догадывается, что не стоит давить на Финна, обращаясь к нему.

– Пятьдесят семь, – говорит Финн, не поднимая головы. – И еще там есть тыква. Только одна. Мы оборвали все остальные цветки, чтобы вырастить одну большую. Я собираюсь потом измерить ее.