Детство и юность Финна протекали в иной обстановке. Он уже рассказывал Хоуп, что отец у него был врачом, а мать — просто необыкновенно красивой женщиной.

– Мне кажется, мама так никогда и не избавилась от ощущения, что вышла замуж за человека более низкого сословия. До этого она была помолвлена с одним ирландским герцогом, но свадьба не состоялась. Ее жених погиб на скачках, и вскоре мама вышла замуж за отца и уехала с ним в Нью-Йорк, где у него была весьма солидная практика. Семья матери была знатной, о чем мать не переставала напоминать. Думаю, ей был нужен титул, ведь ее отец был пэром, да и сама она могла бы стать герцогиней, если бы не несчастный случай с ее первым женихом.

Мама часто болела, так что я в детстве видел ее мало. Мною обычно занималась какая нибудь молоденькая нянька, их выписывали из Ирландии, а мамочка тем временем либо находилась в депрессии, либо блистала в свете, либо пилила отца. Мой теперешний дом в Ирландии принадлежал ее прапрадеду, и думаю, она была бы счастлива, что он возвращен в нашу собственность. Вот почему этот дом так много значит для меня.

Отца я очень разочаровал тем, что не захотел пойти по его стопам, но медицина — это не для меня. Что до отца, то он прекрасно зарабатывал и всегда обеспечивал мать, хотя ей все было мало. Титула у него не было, да и Нью-Йорк она не выносила. Уж не знаю, были ли они вообще когда то счастливы, — на эту тему у нас в семье распространяться было не принято. Никогда не видел их ссорящимися, помню только извечный холод в нашей квартире на Парк-авеню, которую мама терпеть не могла, потому что, видите ли, это не Ирландия, хотя квартира у нас была красивая, с массой антикварных вещей. Просто она не чувствовала себя счастливой. И теперь, живя в Ирландии, я могу ее понять. Ирландцы — особая порода, они обожают свою страну, свои горы, свои дома, свою историю и даже свои пабы. Не думаю, что есть такой ирландец, который был бы счастлив на чужбине. Их всегда тянет на родину, и это, наверное, в крови, ведь даже я, едва ступив в жилище предков, моментально почувствовал себя дома. Как будто этот дом ждал меня всю мою жизнь. Я это понял в ту минуту, как увидел его.

Мои родители, как и твои, умерли рано, я говорил тебе, они погибли вместе в аварии. Но думаю, если бы мама осталась жива, она бы непременно вернулась в Ирландию. Всю их совместную жизнь в Нью-Йорке она ждала, когда это свершится. Думаю, отца она по своему любила, но ее тянуло домой. Вот я осуществил ее мечту. — Он горько улыбнулся. — Я очень надеюсь, Хоуп, что ты увидишь мой дом. Это самое прекрасное место на земле! Можно часами бродить по горам, по цветущим лугам и не встретить ни одной живой души. Ирландцы — особая порода людей, в них странное соединение душевности, некоторой замкнутости и неожиданного буйства, проявляющегося в пабах. Наверное, и у меня это в крови, порой мне просто необходимо побыть одному, а в другое время мне нравится общество, шумная компания и развлечения. В Ирландии я либо сижу безвылазно за письменным столом, либо отвожу душу в ближайшем пабе.

– Неплохой образ жизни, — заметила Хоуп, расположившись рядом с Финном на диване. Дрова в камине медленно догорали. Хоуп и не помнила, когда ей было так хорошо, у нее было такое чувство, что они с Финном знают друг друга целую вечность. Ей нравились рассказы Финна о его детстве, о родителях, хотя временами она слышала в них отголоски детских обид. Мать Финна, судя по всему, не нашла своего счастья, отец все свое время отдавал пациентам, и ни у матери, ни у отца не находилось минуты на сына. По словам Финна, именно поэтому он с детства погрузился в чтение, читал запоем и очень рано начал писать сам. Чтение, а потом и сочинительство стали для него формой бегства от одиночества, несмотря на весьма комфортабельную жизнь на Парк-авеню. Хоуп со своими родителями в Нью-Гэмпшире и на Кейп-Коде вела намного более счастливую жизнь.

И Финн, и Хоуп вступили в брак довольно рано, оба были людьми творческими, хоть и в разных областях. В своих семьях каждый из них был единственным ребенком, а собственные дети появились у них тоже почти одновременно, у них был почти одинаковый родительский опыт. И у обоих браки распались, хотя и по разным причинам. У нее — из за гибели дочери и болезни Пола, у него — формально после смерти жены, но он признавался, что его совместная жизнь с матерью Майкла, по сути, так и не сложилась и, скорее всего, окончилась бы разводом, если бы не смерть жены, явившаяся ударом и для него, и для их сына. Финн рассказывал, что мать Майкла была женщиной красивой и яркой, но избалованной и капризной. Финн знал, что она изменяла ему. Он был совсем молодым и подпал под чары привлекательной девушки, но совместная жизнь оказалась далеко не такой сказочной, как ему представлялось. Во многом их с Хоуп судьбы были похожи, только, к счастью для Финна, его сын был жив и здоров. В целом же общего у них было гораздо больше, да и по возрасту они были почти ровесники — всего два года разницы.

Дрова в камине прогорели, Хоуп погасила свет, и они вместе поднялись на второй этаж. Финн уже осмотрел гостевую спальню, когда заносил наверх свои вещи. В комнате Хоуп, бывшей родительской, была двуспальная кровать, эта кровать теперь, без Пола, казалась ей непомерно большой. В той комнате, где предстояло ночевать Финну, кровать была довольно узкой, и Хоуп предложила Финну поменяться спальнями.

– Не беспокойся, меня все устраивает, — успокоил ее Финн и поцеловал, пожелав доброй ночи. И они разошлись по своим спальням. Уже через пять минут Хоуп была в постели, в теплой байковой ночной рубашке и носках, а Финн еще раз пожелал ей через стенку спокойной ночи, чем вызвал у нее смех.

– Приятных снов! — отозвалась она в ответ и повернулась на бок, продолжая думать о нем. Они совсем недавно знакомы, но она еще ни с кем и никогда не чувствовала такой душевной близости. Ей вдруг пришло в голову: а что, если его теория «растворения» не так уж и плоха? Но Хоуп поспешила себя одернуть, ей совсем не хотелось менять свою точку зрения. Она верила в то, что они могут любить друг друга и при этом жить собственной жизнью, сохраняя свою индивидуальность. Именно этот подход казался ей правильным. Хоуп долго лежала без сна, думая о Финне. Вспоминала то, что он рассказывал о детстве, и жалела того одинокого мальчика. Может быть, поэтому он так одержим идеей единого целого. Судя по словам Финна, у него была не лучшая мать. И что примечательно: его мать была красивая, но несчастливая женщина, и сам он женился на эгоистичной красотке, которая не стала его ребенку хорошей матерью. Удивительно, как часто история повторяется и люди бессознательно воссоздают ситуации, угнетавшие в детстве их самих. А может, подумала Хоуп, Финн надеялся на иной конец для похожей истории? Но, увы, тщетно.

Мысли все роились в ее голове, как вдруг за стеной раздался грохот. Хоуп испугалась, что это Финн упал с кровати, потому что следом раздалось ругательство. Хоуп встала с кровати и пошла узнать, в чем дело, как была, в ночной рубашке и носках.

– Что случилось? С тобой все в порядке? — громко спросила она из коридора, не зажигая свет. В ответ из за двери раздался смех.

– Пошел в туалет, а на меня комод накинулся.

– Ты не ушибся? — встревожилась она и почувствовала угрызения совести: надо было поселить Финна в большой комнате.