Мой начальник по технической части майор Шефер, уже несколько недель мучившийся от болезни, отправился на родину, и теперь мне, как его преемнику, пришлось присматривать за всеми техническими службами полка, одновременно исполняя свои обязанности в родном втором дивизионе. Как-то раз я сел в раздолбанный «Фольксваген» и отправился по дороге в сторону тыла, чтобы отыскать так ожидаемые грузовики снабжения, которые не появлялись уже несколько дней.

Картина, открывшаяся мне на дороге, не поддавалась описанию. Повсюду, куда проникал взор, в три ряда стояли грузовики, застрявшие в грязи. Были и такие, что увязли в невидимых ямах настолько глубоко, что не просматривались даже капоты моторного отсека. Остальные погрузились в жижу по самые оси. В общем, ничего утешительного. Я направил свой относительно легкий «Фольксваген» по узкой дороге, шедшей параллельно основной, которая тоже была забита машинами, но где все же удавалось проехать. Затем много километров мне пришлось идти по дороге пешком, продираясь через застрявшие автомобили, а мой водитель вел «Фольксваген» по второстепенной дороге. Жидкая грязь переливалась через края коротких голенищ моих сапог. Наконец мне попался один из пропавших и предназначавшихся нам грузовиков, но сделать я ничего мог. Пришлось только пометить в блокноте его груз и местоположение.

У экипажей машин, которые им покидать было нельзя, давно кончилось продовольствие. Своим людям я отдал возимый с собой запас черного солдатского хлеба и банок с консервами, а потом стал наблюдать за действиями других — между отдельными экипажами уже вовсю шел взаимовыгодный обмен. Солдаты, чей грузовик вез хлеб, меняли две буханки на одну банку сосисок из другого фургона, а мелкие торговцы со своей повозки бойко обменивали сигареты и спиртное на продукты.

Но что же было делать водителям, чьи машины везли боеприпасы или бензин? И то и другое в такой ситуации совсем не пользовалось спросом. Здесь на выручку приходило войсковое товарищество, что я и наблюдал. Чувство голода они, конечно, испытывали, но никто от этого не умер.

«Когда же грузовики смогут продолжить движение? Скорее всего, тогда, когда земля немного подсохнет. До того же времени все попытки организовать спасательную операцию обречены на провал» — такие мысли приходили в мою голову тогда.

С трудом я добрался до Можайска, где в большом блиндаже провел спокойную ночь, вытянувшись на чистом соломенном тюфяке. На обратном пути, следуя опять же по узкой второстепенной дороге, мы вышли на ведущую в северном направлении развилку, которая все еще находилась под обстрелом. Я оставил свою машину под защитой стены какого-то дома, а сам пошел вперед и встретил двух офицеров, чьи подразделения занимали позиции всего в нескольких сотнях метров от развилки. Вид у них был подавленный, но мы разговорились и стали обсуждать перспективы «застрявшего» наступления. Внезапно в воздухе послышался вой, и все бросились в укрытие. Я спрыгнул в брошенный окоп, и тут совсем рядом раздался взрыв. На меня буквально обрушился град из комьев земли, а затем я почувствовал сильный удар по затылку.

«Сталинский орган», — только и успел подумать я, теряя сознание.

Остальное помнится смутно. Было только ощущение, что вокруг темно и кто-то тащит меня за руку.

«Здорово меня, однако, приложило», — подумал я, когда сознание вернулось.

Вокруг становилось светлее, и наконец крепкие солдатские руки вытащили меня из-под земли на свет божий. Некоторое время, совсем оглушенный, я сидел на земле. В голове гудело, в глазах плясали огненные круги, и мне не хватало воздуха. Тут один из офицеров, с которым мы только что вели беседу, протянул мне свою полевую флягу.

— Пей, дружище! — произнес он. — Это водка. Крепкая, как дьявольская водица, но на ноги тебя поставит!

Какой-то солдат дал мне сигарету. Я машинально взял и закурил.

— Порядок! — воскликнул кто-то, словно Вильгельм Буш[62]. — Он курит! Слава богу!

И тут он был прав — кроме сильной головной боли, никаких других повреждений я не обнаружил. Только годы спустя, уже в плену, последствия этого приключения случайно проявились. Выяснилось, что у меня произошло смещение основания черепа, в результате чего образовалось защемление слухового нерва одного уха.

Залп точно накрыл развилку, и три солдата получили настолько тяжелые ранения, что вскоре умерли. Другие отделались легкими осколочными ранениями. Я же, как выяснилось, в том окопе оказался полностью засыпанным землей, но правая рука, словно указатель к спасению, осталась торчать снаружи. Это позволило меня сразу же обнаружить и откопать.

С меня было достаточно. Мы быстро объехали проклятое место и стали осматриваться, как нам поскорее вернуться домой. Тогда в наших мыслях своя воинская часть действительно отождествлялась с «домом». В одиночку в этих бескрайних просторах каждый из нас чувствовал себя попросту брошенным.

И все же русская земля прекрасна. Никогда не забуду восход солнца, который мне довелось наблюдать в чудесный летний день с одного из холмов. Тогда это произвело на меня поистине неизгладимое впечатление. Взгляд уходил далеко-далеко, теряясь в необъятных просторах, и для моей натуры подобное зрелище давало дополнительные жизненные силы.

Но когда вся Россия начинала буквально тонуть в избытке влаги, мы чувствовали себя стесненными и потерянными, словно кто-то очертил границы нашего существования. Многие действительно начинали страдать от душевных депрессий и ощущать себя неполноценными. Тогда окружение товарищей по несчастью помогало выстоять, а своя часть становилась домом, по которому начинали тосковать, ведь совместно все переносится легче.

Недалеко от Рузы в огромном бывшем складском помещении и на окружающей его территории был организован лагерь для военнопленных. Зрелище все прибывающих новых колонн с пленными потрясало. Русские солдаты выглядели сильно потрепанными. Из рассказов конвоиров я понял, что с голодом они познакомились еще у своих. Пленные кидались на каждую дохлую лошадь, попадавшуюся на их пути, стремясь оторвать кусок побольше, вонзали зубы в сырое, наполовину протухшее мясо и тащились дальше.

Огневые позиции моего дивизиона располагались примерно в двадцати пяти километрах северо-восточнее Рузы. Для того чтобы организовать необходимое транспортное сообщение, почти половина пути до города была вымощена бревнами и жердями. Для этого трехметровые срубленные деревья клались друг возле друга прямо в жидкую грязь, в которую превратилась проезжая часть, а по краям для связки бревна ставились в распор. В начале и конце этой гати были выставлены посты, снабженные телефонной связью, которые открывали или закрывали движение в соответствующую сторону. Машины сильно тряслись на бревнах, и от многочисленных потряхиваний после преодоления такого пути не только водителей, но казалось, что даже технику охватывали судороги. Подобную тряску мой слабый и оголодавший организм выдерживал с трудом.

При температуре воздуха, приближавшейся к нулю, и сохранявшейся большой влажности мы начали мерзнуть. Нам пришлось искать ночлег в деревянных крестьянских избах, набиваясь в них до отказа. Из населения в деревнях оставалось лишь немного дряхлых стариков да несколько женщин. В предусмотрительно выкопанные в земле блиндажи мы возвращались только тогда, когда беспокоящий огонь русских становился уж слишком сильным.