По замыслу Сталина мы тоже должны были осознать его величие, которое он продемонстрировал в 1941 году, когда немецкие армии стояли у стен Москвы, а положение России казалось безвыходным[65]. Сталин, без сомнения, никогда не думал о капитуляции. Он, безусловно, был готов пожертвовать столицей своей империи точно так же, как это сделало русское руководство во времена Наполеона, — отдать город на тотальное разрушение.

Не случайно наше командование издало указание о создании особых технических войсковых подразделений для обеспечения сохранности жизненно важных индустриальных строений у Москвы. Мне, в частности, было приказано организовать защиту плотины, от которой зависело водоснабжение. Тем же приказом меня назначили и ответственным за ее работоспособность. Подобные указания, свидетельствовавшие о реальной возможности победоносного завершения военного похода, прибавили нам сил, находившихся уже на пределе.

Мы достигли еще одного небольшого села, точного названия которого я уже не помню, располагавшегося всего в пятнадцати километрах к северо-западу от Москвы. Отсюда в ясные дни хорошо просматривались купола московских церквей.

Наши батареи обстреливали предместья русской столицы, но на этом наступательные силы германских войск и закончились. У нашего соседа, 10-й танковой дивизии, осталось всего с дюжину боеспособных танков, а наши орудия лишились практически всех тягачей. Их приходилось с большим трудом тащить по промерзшим полям при помощи грузовиков. Но мы надеялись, что силы противника также на исходе.

Но продвинуться вперед нам не удалось, и нас охватило чувство сильной подавленности, которое было еще хуже, чем от пережитого впоследствии поражения. До цели можно было, как говорится, дотянуться рукой, но ухватить ее не получалось!

Между тем выпал снег, покров которого достиг высоты примерно тридцати сантиметров, но лютый холод не ослабевал. По возможности мы прятались в немногих домах, а постовые в окопах вынуждены были меняться через каждые два часа.

Самым слабым звеном нашего фронта являлся правый сосед, 257-я пехотная дивизия, о чем вскоре узнало и русское командование. Каждый вечер при наступлении сумерек русские атаковали ее позиции и уже скоро заняли их, в результате чего наш правый фланг оголился.

Оттуда в предрассветные сумерки русские постоянно просачивались в наше расположение, и мы просыпались от стрельбы, двигавшейся от избы к избе, от одной улочки к другой. Нам ничего не оставалось, как, схватив кто винтовку, кто автомат, ползком устремляться к двери. Подобный короткий огневой бой между домами при тридцатиградусном морозе стал для нас своеобразной утренней гимнастикой.

Поскольку при таком лютом холоде предавать убитых насквозь промерзшей земле не представлялось возможным, тела складывали возле церкви. Это была ужасающая картина — руки и ноги, вывернутые в смертельной схватке, мороз фиксировал в этом неестественном положении, и поэтому их приходилось с силой буквально ломать в суставах, чтобы придать мертвым положение умиротворенного покоя, о котором они с того света якобы просили. Замерзшие глаза пристально вглядывались в холодное небо, производя на живых жуткое впечатление. Позже путем подрыва была создана большая яма, куда укладывались жертвы последних, а то и двух прошедших суток.

Как ни странно, мне довелось наблюдать у русских людей примеры безразличного отношения к вопросам жизни и смерти, к своей судьбе. И это нас зачастую просто поражало. Так, при взятии очередного села мы обнаружили в одной избе спящего на теплой печи русского солдата. Когда от производимого нами шума он проснулся, то на его лице не появилось даже тени испуга. Наоборот, солдат сначала сладко потянулся, а потом, подняв руки, позволил обыскать себя на наличие оружия. Затем все так же с высоко поднятыми руками он направился к выходу и, прислонившись к стене дома, застыл в ожидании.

Когда через переводчика мы спросили его, чем объясняется подобное спокойствие, солдат пояснил, что их уверяли в том, что немцы немедленно расстреливают пленных. А поскольку ему было невмоготу все дальше удаляться от своей семьи в сторону Белоруссии, то он ожидал нас здесь, чтобы умереть. Подобное смешение сентиментальности с безграничным равнодушием к своей собственной жизни присуще, пожалуй, только славянской душе.

В доме, где мы остановились, как нам показалось, жила одинокая старушка. Мы оставили ей маленькую комнату, а сами улеглись спать прямо на полу в большой. К нашему удивлению, в первую же ночь нас разбудили душераздирающие стоны. После долгих поисков нам удалось обнаружить в узком пространстве между каменной печкой и стеной лежавшего на каком-то тряпье мужчину. На наши вопросы женщина спокойно объяснила, что это ее муж, который уже продолжительное время был тяжело болен и не мог работать.

— Я давно подтащила бы его к двери, но на это у меня не хватило сил, — заявила она.

Решив помочь ей, мы перетащили старика к ней в комнату, отказавшись класть его возле двери. Однако старуха даже не пошевелилась, чтобы позаботиться о нем. Чем закончилась эта драма, сказать не могу, поскольку вскоре нам пришлось двигаться дальше.

Некоторое время спустя даже самому последнему нашему солдату стало ясно, что продвижение немецких войск на Восток закончилось. Но и достигнутых позиций мы удержать тоже не могли. Русская зима одержала над нами победу.

11 декабря 1941 года, выполняя союзнические обязательства перед Японией, Германия и Италия объявили войну Соединенным Штатам Америки. Но нам было не до раздумий над значением этого важного события, поскольку, как помнится, уже 12 декабря поступил приказ об отходе.

Нам предписывалось отойти и занять оборону на линии Волоколамск — Можайск. При этом развернувшиеся в ходе отхода бои нанесли нам еще большие потери, чем при наступлении. Пришлось бросить много техники, поскольку зима, эта холодная мучительница, никак не хотела выпускать ее из своих когтей. Не удалось спасти даже многие орудия, в частности, из-за отсутствия тягачей 6-я батарея была вынуждена взорвать некоторые из них.

Все мы старались не показывать виду, насколько плохо было у нас на душе, и осторожно переводили разговоры в другое русло, если речь заходила об отступлении. Каждый, сжав зубы, просто старался выполнить свой долг и отключить ненужные чувства и мысли. Все думали только о самом насущном, но были твердо убеждены, что данный отход не приведет к катастрофе.

Командование нашей дивизии, а также левого соседа во время этого движения в обратном направлении постоянно держало все под контролем, и мы могли по его приказу в любой момент остановиться.

Под Истрой я получил указание собрать все оставшиеся в Рузе автомобили полка и доставить их в Волоколамск, где в них возникла особая необходимость. Вновь моя машина тряслась по длинной бревенчатой гати, вдоль которой то слева, то справа виднелись обезображенные грузовики. Вокруг стояла удивительная тишина, и к вечеру мы благополучно прибыли в Рузу. Собрав ответственных фельдфебелей, я приказал готовиться к отбытию, которое назначил на шесть часов утра. Уже в семь часов все машины были переправлены на противоположный берег реки, носившей такое же название, что и город, и мы двинулись в северном направлении. По дороге нам стали попадаться колонны наших подразделений, оставшиеся, судя по всему, без командования, а на обочине валялись брошенные, но не взорванные орудия.