1 октября 1941 года, если мне не изменяет память, то это была среда, мы начали последнее большое наступление в том году. Нашей целью являлась Москва, а потом и Волга. От Рославля наши войска продвинулись в восточном направлении до Юхнова, а затем повернули на север и дошли до Гжатска[56], где через несколько дней «оседлали» дорогу Смоленск — Москва. Тем самым было завершено окружение группировки противника под Вязьмой[57], и еще более длинные, чем под Киевом, колонны пленных потянулись в западном направлении. По вечерам они зажигали костры, огни от которых виднелись на много километров вдоль дороги. Об организации нормального конвоирования не было и речи — один немецкий солдат приходился примерно на пятьсот пленных. Я уверен, что тысячи русских не замедлили воспользоваться такой ситуацией и сбежали из плена.

В связи с этим следует отметить, что существенным упущением, которое проявилось только позже, явился тот факт, что нашему командованию не удалось полностью прочесать лесные массивы после ликвидации группировки попавших в кольцо окружения советских войск и изъять остававшееся в них огромное число русской военной техники. Когда наступила зима, русские десантировали туда специальные технические подразделения, которые в удивительно короткие сроки отремонтировали ее, а прибывшие вместе с ремонтниками экипажи организовали переброску этой техники через линию фронта в ночное время. Часть боевых машин эвакуировали даже самолетами, сбрасывая их без парашютов с высоты в несколько метров в глубокий снег. Кроме того, совершенно неожиданно в тылу немецких войск возникла боеспособная и вооруженная современным оружием, включая танки, воинская часть, которая внезапно и весьма успешно стала наносить удары в ходе развернувшихся боев.

Примерно в первую неделю октября мы находились в Гжатске, заняв огневые позиции у дороги Смоленск — Москва. На этом перекрестке, где развернулись жаркие бои, нам пришлось сражаться на два фронта. С одной стороны русские части отчаянно прорывались из Вяземского котла с запада, а с другой стороны свежие советские войска пытались наступать с востока, чтобы разомкнуть кольцо окружения и вызволить своих боевых товарищей из ловушки. Нам постоянно приходилось отбивать танковые атаки с востока. Вся близлежащая от перекрестка дороги местность была перепахана тяжелыми широкими гусеницами русских Т-34.

Однажды утром мы проснулись и увидели, что все вокруг покрылось снегом, толщина которого достигала нескольких сантиметров. Это было начало русской зимы! Мои мысли непроизвольно перенеслись в 1812 год, когда случилась катастрофа с армией Наполеона. Но я, давно привыкший смотреть на все с оптимизмом, быстро прогнал эти мрачные думы.

«Разве в век техники мы не в состоянии противостоять зиме? Наши войска ведь намного лучше, чем наполеоновские», — успокоил я себя тогда.

При нашем дальнейшем продвижении русские стали массированно применять уже известные и внушавшие страх «сталинские органы»[58]. Это были реактивные пусковые установки наподобие наших «Небельверферов»[59]. Только их конструкция показалась мне намного примитивнее.

Русские просто смонтировали на автомашинах параллельно расположенные рельсы, имевшие общий регулируемый угол наклона. На эти рельсы крепились напоминавшие бомбы снаряды, что позволяло русским одновременно выстреливать шестнадцать, двадцать четыре и даже тридцать две ракеты. После каждого залпа эти установки производили смену огневых позиций, что делало их практически неуязвимыми для огня нашей артиллерии. Моральное воздействие одновременно взрывающихся на площади размером двести на двести метров даже шестнадцати подобных снарядов было чрезвычайно высоким. Они оставляли после себя лишь небольшие воронки, но осыпали все вокруг дождем осколков, с которыми нам приходилось иногда «знакомиться». Вспышки от производимых ими выстрелов и огненные кроваво-красные траектории полета снарядов, зависавшие в небе на несколько минут, в ночное время были очень красивыми и одновременно жуткими.

Недалеко от Можайска, города, расположенного на дороге, ведущей в Москву, русские создали последнюю оборонительную линию перед своей столицей. Но и она через два дня ожесточенных боев была взломана.

После прорыва под Можайском мы вместе с 10-й танковой дивизией стали наступать в северном направлении, причем развилка дорог и шоссе, ведущее на север, все еще находились под сильным обстрелом со стороны русской артиллерии. Выстрелы из минометов свидетельствовали, что фронт совсем рядом.

Примерно в середине октября 1941 года нашими войсками была взята Руза, небольшой городок, лежащий на одноименном притоке реки Москвы. После прорыва русской обороны под Можайском мы встречали лишь слабое сопротивление противника, и у всех нас были большие надежды на то, что на зимние квартиры наша часть будет расквартирована уже на правом берегу Волги. На этом, по нашему мнению, военный поход должен был победно завершиться. Оставшиеся же индустриальные области за Уралом, протяженность которых мы тогда недооценивали, были бы, как считалось, в радиусе воздействия нашей авиации. Настроение и боевой дух войск, оставивших позади себя более тысячи километров, были отменными. Казалось, что удача улыбнулась нам.

После Рузы мы продвинулись еще на двадцать километров, и тут бог погоды разгневался на нас. Продолжавшийся в течение нескольких дней дождь превратил все дороги в непроходимую трясину. Машин, способных пробраться через это месиво, насчитывалось так мало, что их можно было по пальцам пересчитать. В конце концов, остались лишь небольшие «Фольксвагены»[60], на которых еще кто-то отваживался ездить.

Снабжение нарушилось, поскольку ни один грузовик не был в состоянии к нам добраться. Хорошо еще, что, на наше счастье, фронт в эти недели оставался относительно спокойным. Столь необходимые боеприпасы начали доставлять эскадрильи «Юнкерсов»[61], которые сбрасывали их над нашими позициями. А вот продовольственный рацион постоянно сокращался — столь любимый нами айнтопф становился все жиже, а ломти хлеба все тоньше.