— Сегодня все равно уже поздно делать что-либо для освобождения Ягодкиной, — сказал я. — Подождем до утра, там видно будет. А сейчас я спать хочу до умопомрачения.

Однако сразу уснуть не удалось. Хозяйка принялась обрабатывать мне ссадины спиртом, затем сделала примочки и компресс. Во время этих процедур я позвонил Вере, наплел ей, будто время позднее, автобусы уже не ходят, и мы с Эллой решили заночевать в дачном поселке.

— Завтра обо всем сообщу маме девушки, — сообщил я Наташе. — Пусть ночью спит спокойно. Может быть, утром похитители Элку отпустят, хотя в это мне верится с трудом.

Есть я не хотел, а вот пятьдесят граммов спирта, разведенного с водой, выпил. Когда хозяйка ушла и я стал засыпать, зазвонил мобильник. Какая-то женщина разыскивала Веру. Я сердитым сонным голосом объяснил, что «сотка» на время сменила хозяина, а где сейчас Ягодкина, я не знаю, скорее всего, дома. Когда женщина довольно нудно стала мне объяснять, что Веры, по-видимому, дома нет, ибо домашний телефон не отвечает, я психанул и сказал, что рядом со мной в постели ее тоже нет, а если она мне не верит, то может приехать и посмотреть. Потом отключил на «сотке» звонок, положил ее на стул и через минуту погрузился в сладкий сон.

Ночью пошел дождь, первый осенний дождь, затяжной, холодный, унылый. В мансарде сразу стало прохладно. А я люблю осень, когда на улице пасмурно и сыро, а ты проводишь в теплом спортзале тренировку или сидишь дома у телевизора с чашкой крепкого горячего кофе. А еще я люблю ездить в непогоду в автомобиле с включенной печкой. Жаль, у меня автомобиля нет… Ночью я просыпался пару раз в полудреме, нежась в мягкой хозяйской постели, прислушивался к шуму дождя и ветра, а потом в приятной истоме снова засыпал.

Рано утром, когда за окном только забрезжил свет, меня разбудила хозяйка и позвала завтракать. Я поднялся и стал облачаться в приготовленную Наташей, слегка влажную отутюженную одежду. Ничего, на мне досохнет. Чувствовал я себя превосходно, если, конечно, не считать тупой ноющей боли в затылке и спине. Я для разминки крутанул туда-сюда корпусом, заправил постель и спустился на первый этаж.

В небольшой кухне со стареньким кухонным гарнитуром, очевидно, перекочевавшим сюда из городской квартиры Наташиных родителей, у окна с видом на огород и клеверное поле был сервирован стол на две персоны. Видимо, по случаю пребывания на даче гостя хозяйка сменила свою робу на светлый спортивного покроя костюм из плащевки, сделала скромную прическу и слегка подкрасилась. Сегодня Артамонову я нашел еще миловиднее, чем вчера. Умывшись над раковиной, я вытерся пушистым полотенцем и вместе с хозяйкой сел к столу.

— Тебе не страшно жить одной на даче? — поинтересовался я, принимая из рук художницы чашку с кофе. — Спасибо.

— А чего бояться? — произнесла девушка в своей обычной невозмутимой манере. — Я же не на хуторе живу. Здесь дачный поселок, люди кругом. Напротив вон дядя Ваня с тетей Валей живут, за ними — пожилая пара, слева вон Сергей с женой Леной, в случае чего помогут.

— Помогут, — проворчал я, — держи карман шире. Вчера вон, когда меня дубасили, ни один гад из дому нос не высунул.

— Так вчера же драка была, — улыбнулась Наташа, — а не избиение. Если бы тебя палкой не ударили, возможно, ты бы этим парням сам накостылял.

— Это точно, — признал я с самодовольным видом и стал намазывать хлеб маслом.

— И я здесь не круглый год живу, — возвращаясь к началу разговора, сказала Артамонова. — А только когда вдохновение приходит.

Оставшись вчера без ужина, сегодня я испытывал зверский голод. Я положил на хлеб поверх масла колбасу, сыр и с аппетитом откусил от бутерброда.

— И часто на тебя вдохновение накатывает?

— Бывает иной раз. И тогда я уединяюсь на даче и пишу картины. А в остальное время я с папой и мамой в городе живу.

— И чем занимаешься?

— Дизайном. Картины — это так, для души, нужно же еще на хлеб зарабатывать, вот я в домах богатых людей дизайном интерьера и занимаюсь. А когда заказов нет, подрабатываю, рисуя карандашом портреты на Театральной. Знаешь, наверное, такую улицу.

Кто же из жителей нашего города не знает Театральной, или иначе «Бродвея», на которой с утра до вечера толкаются художники, торговцы мелким антиквариатом, менялы и всевозможные коллекционеры.

— Угу! — произнес я, проглотил бутерброд и потянулся за следующим куском хлеба.

— А ты кем работаешь? — поинтересовалась Наташа.

Я хлебнул обжигающего кофе.

— Я-то? Тренер в ДЮСШ. Вольная борьба.

— Ух ты! — невольно вырвалось у художницы. — То-то, я смотрю, на качка похож. Тогда ясно, почему именно к тебе Элкина мама обратилась за помощью. Такой, как ты, крутой мужик, из-под земли достанет тех троих подонков и освободит Ягодкину.

Конечно, мне очень льстило, что хозяйка была обо мне столь высокого мнения, однако относительно дальнейших поисков Эллы я принял твердое решение.

— Видишь ли, Наташа, — сказал я с набитым ртом. — Похищение Ягодкиной все усложнило. Мало того, что над девушкой висит обвинение в убийстве, теперь сама ее жизнь находится в опасности, поэтому я не имею права брать на себя ответственность за ее судьбу. Я снимаю с себя обязательство, данное Элке, ничего не говорить ее матери об убийстве Чака. Сегодня же я встречусь с Верой и обо всем ей расскажу. А уж она пусть сама решает, как ей дальше быть: обратиться ли в милицию, в криминальные ли структуры, в частное ли сыскное агентство или еще куда. Я, во всяком случае, ей не помощник. Элеонору я не успел толком расспросить о парнях и теперь понятия не имею о том, кто они такие и где их искать.

— Ну, парней разыскать можно, — чертя пальцем на клеенке какой-то узор, произнесла Наташа. — Мне Элка все же успела кое-что сообщить о друзьях Чака. Она обмолвилась, например, что один из них живет в районе ЦУМа, а вот про девушку, что в тот день была с парнями, я, к сожалению, ничего не знаю.

— Ты что, издеваешься?! — спросил я, изумленно таращась на молодую женщину. — Ты представляешь, сколько улиц расходятся в разные стороны от ЦУМа? А сколько домов на них? Мы не знаем ни фамилий, ни даже имен парней. Что я, буду ходить по улицам и спрашивать у прохожих, не знают ли они, где живет длинный, мордатый или здоровый парень?

— Ну зачем же так? — слегка смутилась Артамонова, и ее выпуклые щечки чуть-чуть порозовели. — Ты меня не дослушал. Я же художница. Нарисую портреты, а с ними, я думаю, можно попробовать походить в районе ЦУМа.

Я некоторое время продолжал пялиться на Артамонову, потом, кое-что сообразив, подозрительно спросил:

— Постой-постой, откуда ты знаешь, как выглядят парни? И вообще, о том, что их было трое, и о том, что я дрался с ними как лев?

Наташа потупилась.

— Я же вчера стояла в огороде за калиткой и все видела…

— Ты все видела?! — спросил я так, будто художница была маленькая девочка и я уличил ее в дурном поступке. Собственно говоря, так это и было, в смысле уличил. — Ты, оказывается, не ушла в коттедж, а осталась в огороде, видела, как меня избивают, а потом увозят Элку, и палец о палец не ударила, чтобы нам помочь?