— Ингмар, как можно быть таким черствым? Не понимаю. Неужели так трудно освободить один день?

— Двадцать второго у меня не получится.

— Почему?

За стеклянной дверью Ленн печатает на машинке.

— Мне пора, — говорит Ингмар.

В трубке слышится неторопливое дыхание матери.

— Я не знаю, что делать, — произносит она почти беззвучно.

— Пригласи каких-нибудь друзей.

— При том, что из близких никто не придет?

— Не стоит из-за этого ссориться.

Одной рукой он пытается вскрыть конверт с письмом. Это трудно, почти невозможно. И вдруг видит со стороны всю тщету своих судорожных попыток.

— Вчера вечером я рассказывала отцу о твоем фильме, — говорит мать.

— Правда? И что он сказал?

— Возможно, его стоит посмотреть, сказал он.

— Что? Он действительно так сказал?

— Не уверена, что он меня слушал. Кажется, я говорила, что работа пастора в каком-то смысле была препятствием у него на пути.

— И тогда отец сказал, что хочет посмотреть мой фильм?

— Не помню, может быть, он решил, что это напоминает время, проведенное в Форсбаке.

— Ты можешь в точности передать мне его слова?

Газировка ударила в нос, на глазах выступили слезы. Он посмотрел на отца и, увидев, что тот готов засмеяться, засмеялся сам, думает Ингмар, входя в ризницу.

Плотники пока еще не настелили мазонитовые плиты. Они курят, перебирая огромные белоснежные листы с чертежами.

Он подходит к ним и, проводя рукой по губам, спрашивает:

— Ну что, как дела?

— Замечательно, — отвечает один.

Другой смущенно улыбается.

Ингмар слишком рад интересу отца. Не в состоянии как следует разозлиться, он понижает голос:

— У вас есть десять минут, чтобы застелить пол, если вы не хотите лишиться этой работы, — говорит он, прикрывая рукой рот, растянувшийся в нежданной улыбке. — Мне плевать на все ваши сложности, если я найду хоть крошечную неровность на стыках или еще какую халтуру, вылетите отсюда со свистом — всей честной компанией.

Ингрид целует Гуннара в губы и в щеку с отчаянием брошенной женщины. Затем радостно смотрит на Ингмара и спрашивает, хорошо ли, что она не сняла варежку.

— Прекрасно, — смеется Ингмар. — Попробуем так.

— Остановиться? — спрашивает она.

— Нет, спасибо. Не надо.

— Тумас, тебе надо многому научиться.

— И это говорит мне учительница, — шутит тот.

— Здесь ты должен быть совершенно измученным, — объясняет Ингмар. — Ты говоришь почти без всякого чувства. Он так безнадежно устал оттого, что его ни на минуту не оставляют в покое. Стоит ему куда-то пойти, как она тотчас спрашивает, можно ли ей пойти вместе с ним. Когда он отвечает, что нельзя, она начинает плакать и канючить, как малый ребенок.

— Кстати, ты прочитал мое письмо? — спрашивает Ингрид.

— Твое письмо? Нет, пока не успел… — отвечает Гуннар.

— Только не перебарщивай, — просит Ингмар. — Камера подъезжает совсем близко, тебе надо лишь наморщить лоб, вот и все.

Гуннар не отвечает, глядя в другую сторону. Губы его побледнели еще сильнее.

Ингмар садится на корточки перед актерами.

— Попробуем еще раз быть невыразимо унылыми?

Когда дядя Юхан стал часами заниматься переделкой держателя пленки и объектива проектора, он попросил Ингмара об ответной услуге: спрятать его трубку в какое-нибудь надежное место, чтобы Ма не нашла ее и не забрала.

Но уже на следующее утро Даг с трусливыми глазами размахивал трубкой над головой, требуя, чтобы Ингмар засунул палец пуделю в задницу. Он попробовал, но Тедди жалобно заскулил, и Даг медленно сломал трубку.

Ингмар кричал, пытался избить брата и заметил, что обмочился, только когда Даг стал смеяться.

Тепло, неожиданно растекающееся по ногам, и бешеный стук сердца. Затем штаны тяжелеют, а тепло неожиданно сменяется холодом.

— Спасибо, — говорит Ингмар радостным голосом, поворачиваясь к ассистенту оператора. — Сколько метров получилось? Сто пятьдесят есть?

Он проверяет: сто пятьдесят семь.

Птица, ворвавшаяся в павильон, прорезает воздух, резко снижается, парит на месте и, вновь разворачиваясь, летит кверху.

Ослепительный прямоугольник со скругленными углами пульсирует на экране. Дрожащий светящийся лист. Но вдруг на свету проявляются темные пятна: черная спина пастора, тень на каменном полу.

— Это еще что такое? — выходит из себя Ингмар.

Миновав Свена, слова долетают до Бриана, который переворачивает штатив с громкоговорителем.

Почесав затылок, Ингмар смотрит на Бриана. Тот, покраснев, поднимает штатив. Ингмар поворачивается к Свену.

— Грязь в объективе, — говорит он. — Когда это началось? Ты это видел? После восьмидесятой сцены — или когда?

— Наверняка после того, как мы заряжали пленку, — вздыхает Свен.

— Черт, — говорит Стиг.

— Никто тут не виноват, но до чего же обидно, — бормочет Ингмар. — До чего глупо. Придется снова переснимать все это дерьмо…

Ингмар стоит спиной к экрану, затем передвигается вдоль стены по направлению к металлической двери.

Свен разговаривает с Петером Вестером, Стиг смотрит в пол.

Входит Ленн, машет Ингмару и спешит ему навстречу.

— Вы знаете, что Муландер ждет у вас в кабинете?

Ингмар открывает дверь в хоровой зал.

— Встреча была назначена уже…

Он выходит на холодный воздух, слышит, как хлопает дверь, обходит Малый павильон и, миновав наружную лестницу, идет к машине. Руки так сильно дрожат, что ключ не попадает в замок.

— Твою мать!

Он бьет кулаком по крыше машины. Странный протяжный грохот эхом отдается от кирпичной стены. Сердце колотится в груди.

* * *

Ингмар кладет темно-синие носки на свою кровать и выходит из кабинета босиком. Ворс медленно расправляется, и следы на бледно-желтом ковре исчезают.

Он входит в комнату примирения и ставит бокал мартини на стол. Смотрит на улицу сквозь балконную дверь. Колыхание мокрой листвы в полосе света, льющегося с первого этажа дома. Тяжелые яблоневые ветви со зрелыми плодами покачиваются меж реек перил.

Глаза свербит от усталости.

Пальцы проводят по взлохмаченным волосам. Пульсируют часы на запястье.

Мятые брюки, серый свитер.