Задрав штанину, он понимает, что позабыл о протезе.

Он таращится на пластмассовую ногу, на гильзу, блестящие изгибы искусственной лодыжки.

Непостижимым образом руки привычно двигаются, ослабляя ремни, отстегивая протез и массируя культю.

Входит Макс с открытой бутылкой шампанского. Он подмигивает, отстегивает свою искусственную руку и наполняет ее вином. Ингмар смеется, подставляя пластмассовую ногу. Макс наливает туда вина, и они чокаются.

Ингмар сидит в темноте просторного хорового зала между Свеном и Стигом Флудином. Хмель все еще не покинул тело, он улыбается самому себе. Пленки с первыми съемками проявлены.

В светлом прямоугольнике со скругленными концами видно большое распятие, висящее на стене ризницы, бархатный сачок для сбора пожертвований, который опустошает чья-то рука, термос, который кто-то ставит на стол.

Пастор садится, кашляет, встает и подходит к окну.

— Что за ерунда со звуком? — шепчет Ингмар.

Он встает, щурясь на окошко, где установлен проектор.

— Погоди, — говорит Стиг, пытаясь удержать его.

Сев обратно, он видит, как служка протирает очки, и замирает, когда тот говорит с пастором об одиночестве.

— Звук такой, будто дело происходит не в ризнице, а в консервной банке, — говорит Ингмар, когда меняют катушку.

— Давай послушаем следующую.

— Готовы?

— Поторопитесь.

Снова на экране сачок, термос и пастор, который встает у окна. Палец передвигает монеты на столе, очки на фоне ноябрьского солнца.

— Звук просто ужасный, никуда не годится, — говорит Ингмар. — Придется записывать все по новой.

Стиг трет лицо руками и шепчет: «Черт, черт, черт!»

Все разговаривают вполголоса, обсуждая световую хлопушку.

Ингмар чувствует, как учащается пульс.

— Ну что? Все из-за нее?

— Не знаю, — отзывается Стиг.

— Пока не узнаешь, придется все отложить, — говорит Ингмар, повысив голос. — Не хочу никого обвинять, но это стоит чертову кучу денег — аренда павильона и зарплата.

— Пойду позвоню в техподдержку Госкино.

— Давай, Стиг, — говорит Ингмар, грызя ноготь большого пальца. — Позвони.

Он подмигивает ему. Темные взъерошенные волосы. Как хорошо, что я не стал злиться, думает Ингмар.

— Все уладится, — бормочет он, усаживаясь рядом со Свеном. — А картинка и освещение — все получилось прекрасно.

— Правда? — спрашивает Свен, широко улыбаясь. — Мне тоже понравилось.

— Сможешь повторить все в точности, когда будем переснимать это дерьмо?

— Думаю, да.

Ингмар чешет шею, пытаясь собраться с мыслями. Он стоит у режиссерского пульта, чувствуя, что готов опрокинуть его. И разбить в щепки. Накричать на кого-нибудь и выбежать прочь из павильона.

Он хватает сценарий, чтобы разорвать в клочья, и тут взгляд его падает на коробку шоколада «Дросте».

Целлофановая обертка обтягивает новую упаковку, мокрое поблескивание пластика на темной коробке.

Он понимает, что это Катанка села в машину, съездила куда-то, купила шоколад и оставила у него на столе.

— Ну что тут сказать, — бормочет он, перелистывая сценарий.

Опустившись на стул, он просматривает эпизоды, которые надо переснимать из-за испорченного звука. Помечает верно найденный тон, который хотелось бы воссоздать, ищет лакуны, которые можно бы было заполнить.

Мужчина в светло-сером костюме стоит возле звукооператорского пульта вместе со Стигом и Брианом.

Светло-рыжая капитанская бородка и очки в руке.

Ингмар наблюдает за ними, дожидаясь, пока они попрощаются и мужчина выйдет из павильона. Потом подходит и поднимает с пола пятиэревую монетку.

— Что он сказал?

Стиг так рад, что глаза его слегка увлажняются, когда он рассказывает, в чем состояла ошибка, которую они уже выяснили и исправили: хлопушка была неправильно собрана.

— Он так сказал?

— Да, он попробовал…

— И вы уверены, что все дело в этой дурацкой хлопушке?

— Госкино плохого инженера присылать не станет, — отвечает Стиг. — Понимаешь, если сам изобретатель говорит, что хлопушка испортила звук…

Они несколько мгновений молча смотрят друг на друга и улыбаются.

— Значит, можно приступать к съемкам? — спрашивает Ингмар.

— В любой момент.

В одиночестве сидя за столиком на веранде в столовой, Ингмар склонился к тарелке и ест вареную ветчину с яичницей и картошкой.

Оконная рама устало похлопывает в петлях. Там, где отошла белая краска, виднеется черное железо. Занавеска слабо подрагивает от сквозняка.

Он спускается взглядом по склону между деревьями. За окном так холодно, что свет превратился в стекло, повисшее рваными осколками над красным диким виноградом и кирпичом.

Он кладет вилку на стол, чувствуя запах сигаретного дыма. Под окнами веранды кто-то замолчал в разгар оживленной беседы, потоптался на гравии и громко рыгнул.

— У Ингмара на съемках вечно какие-то проблемы с аппаратурой, всегда одно и то же.

— Черт, я тоже это заметил, — говорит мужчина помоложе.

— А все потому, что ему обязательно надо во все соваться, понимаешь, а то без него не справимся: здорово, парни, клево у вас получается, но…

— Ага, только вы… Прекратите, ребята, — смеется третий. — После съемок сами будете хвастаться, что…

Те бурно выражают недовольство, усталый голос говорит что-то неразборчивое. Оконный крюк бьется о железную скобу. Последний окурок, описав дугу, приземляется на гравий.

В столовой вилка бряцает о тарелку, сливаясь с разноголосым дребезжанием других ножей и вилок.

Сладкий кофейный аромат предвещает появление Биргера Юберга. Поставив чашку, он выдвигает из-за стола стул.

— Я сейчас слышал, что вам придется переснимать все с самого начала, — приветливо говорит он.

— Нет, просто чертова световая хлопушка испортила весь звук, — отвечает Ингмар.

— Значит, будете все переделывать?

— Да, но…

— Так будете или нет?

— Но светопостановка, репетиции…

— Вчера я поговорил с Алланом. Он сказал, что тебе будет сложно уложиться в бюджет, даже в тот, который был выделен без учета твоих экспериментов со всякими непонятными хлопушками.

— Ее уже починили.

— Вот оно что, — говорит Биргер, на ощупь вытаскивая пачку сигарет из нагрудного кармана рубашки. — Если ты думаешь уложиться в бюджет и деньги больше тебе не потребуются, лучше скажи об этом сейчас.