– Ах, согласитесь, Пётр Иванович, наш Свидригайлов играет не хуже Мочалова[12] из Малого театра! – обратилась к нему по выходу из зала Татьяна Леопольдовна.

– Не имел чести лицезреть этого Мочалова, – признался Копытман.

– Не расстраивайтесь, мы тоже питаемся больше слухами, – успокоила собеседника супруга городничего.

Остаток вечера в своём нумере Пётр Иванович провёл, предаваясь мечтам, – очень уж запала в душу ему Лизонька в образе трагической фигуры из пьесы Шекспира.

Уже вовсю над N-ском светила луна, когда он, решив вдохнуть свежего воздуха перед сном, распахнул окно, и тут же услышал доносившиеся снизу из темноты голоса. Причём один явно принадлежал Гусаку, другой же был незнаком. Но содержание тихой беседы, которая происходила под его окном, заставило Петра Ивановича как следует задуматься.

К ак вскоре выяснилось, второй голос принадлежал какому-то Куприяну. – Так ты, Куприян, говоришь, не ваших рук дело ограбление чиновника из Петербурга? – словно в который раз переспросил Гусак.

– Да Богом клянусь, Фёдор Тимофеевич!

– Уж тебе ли Богом клясться, тебе больше сатаной клясться пристало, – усмехнулся хозяин постоялого двора, и тут же голос его сделался чрезвычайно строг: – А пошто вчера не проверили, что всех порешили? Народ говорит, вон, кучера не добили. Успел что-то рассказать дознавателям, прежде чем отойти.

– Виноват, Фёдор Тимофеевич, не углядели. Так ведь вроде места живого на том кучере не было, я сам в него три раза нож вонзил, а он вон, гляди, какой живучий… То ли дело седоки! Старуха от одного нашего вида, кажись, преставилась, а помещик пытался палкой своей отмахнуться, так ему эту же палку Федот о лоб переломил, черепушка и лопнула. – Куприян мелко захихикал, и от этого хихиканья по спине у инспектора пробежал холодок.

– Смотри, в другой раз, ежели снова как с кучером выйдет, я уже о твою черепушку палку преломлю. Молись, чтобы покойник лишнего не успел сболтнуть. А ну как запомнил ваши рожи или имена? То-то же… Затаитесь пока, седмицу – другую не высовывайтесь, там уляжется, дальше видно будет.

– Понял, Фёдор Тимофеевич. А вот, кстати, и денежки, что мы у помещика умыкнули по твоей наводке.

В этот момент Пётр Иванович, практически не дышавший всё это время, инстинктивно прихлопнул комара, неожиданно вонзившего хоботок в его шею. Причём хлопок в ночи прозвучал словно выстрел, изрядно напугав самого Копытмана. А голоса внизу резко затихли, и инспектор в панике резко захлопнул окно.

Сердце его бешено колотилось, он тут же задул свечу, только потом сообразив, что тем самым лишний раз мог выдать своё присутствие. Кинулся прямо в ботинках в постель и до подбородка натянул одеяло, с тревогой поглядывая в сторону запертой изнутри на довольно-таки хлипкий крючок двери.

Не сказать, что Пётр Иванович был человеком трусливым, но иной раз по здравому размышлению предпочитал грядущие опасности обходить стороной. Если же случалось ему попадать в переплёт – что происходило крайне редко, – то, бывало, Копытман, сам того не ожидая, проявлял чудеса героизма, словно загнанный в угол лисою или волком заяц, отбивающийся задними лапами от нависшей над ним оскаленной пасти.

Пока же он просто мелко дрожал и ждал, что произойдёт далее. А далее, минут через пять, он услышал лёгкое поскрипывание половиц с той стороны двери и чей-то шёпот, отчего сей же час покрылся липким потом. Раздался осторожный стук, заставивший инспектора лишь сильнее сжаться. Затем привыкший уже к темноте глаз разглядел, как в замочную скважину пролезла проволочка, загнутым концом приподнявшая крючок, после чего дверь с тихим скрипом приотворилась. В проёме возникли две фигуры, два тёмных зловещих силуэта в слабом отсвете проникавшего сквозь окно лунного света.

– Ни с места или буду стрелять! – громким шёпотом произнёс инспектор.

Фигуры замерли, и Копытман услышал вкрадчивый голос Гусака:

– У вас, ваше высокоблагородие, ежели и есть пистоль, то заряженный всего одной пулей. А нас двое. И оба вооружены. Так что перезарядить всё одно не успеете.

– А… А у меня два пистолета, и оба заряжены, – неуверенно возразил инспектор.

– Врёте, сударь, как есть врёте, – уже более жёстким голосом произнёс главарь разбойников, каковым его себе представил Пётр Иванович.

Гусак затворил дверь и сказал подельнику:

– Давай, Куприян, только по-тихому.

– Я буду кричать!

– Бесполезно, ваше высокоблагородие, на вашем этаже нынче никого нет, разве что пьяный вдрызг кавалерийский капитан в дальней комнате дрыхнет без задних ног. Так его хоть из пушки буди.

Понимая, что наступил его смертный час, Пётр Иванович, будучи по натуре человеком неверующим, взмолился всем богам сразу. И в этот момент в коридоре послышались грохот и чей-то пьяный крик:

– Хозяин, сволочь! Водки мне немедленно!

Воспользовавшись секундным замешательством своих убийц, Пётр Иванович, в котором тут же взыграло стремление к жизни, резко вскинулся с постели, уронил на пол оказавшегося не богатырского вида Куприяна, схватил со стола чернильницу и запустил ею в Гусака. Даже в темноте было видно, как та врезалась в лоб злоумышленнику и чернила забрызгали лицо, за которое хозяин постоялого двора тут же схватился руками. Не давая ему времени опомниться, Копытман опрометью бросился прочь, вниз по лестнице, мимо уцепившегося за стенку капитана, ставшего его невольным спасителем, напрочь забыв о висевшем на спинке стула пиджаке.

Ночь встретила постояльца лаем кинувшейся под ноги шавки, но Пётр Иванович отшвырнул её ударом ботинка. Выскочив с постоялого двора, он на секунду задумался, а затем ноги сами понесли его в город. Он ещё не знал, куда бежит, но чутьём догадывался, что нужно туда – куда-то в сторону или судейского дома, или дома городничего, хотя, по здравому размышлению, до караульной будки было ближе.

И словно сама судьба благоволила этой ночью Петру Ивановичу! Не пробежал он и сотни саженей, как едва не врезался в полицейский наряд, впрочем, в единственном лице, а именно в лице урядника Фёдорова – того самого, что два дня назад встречал на въезде в город у караульной будки экипаж судейской дочки с гостем из Петербурга. Правда, физиономий друг друга оба в тот раз не запомнили, да в этот момент сие было и не важно.

Надобно отметить, Фёдоров в думах грезил о раскрытии какого-нибудь серьёзного преступления, однако самое большее, с чем ему доселе приходилось иметь дело, – пьяные завсегдатаи местных кабаков да семейные ссоры в мещанских семьях. Увидев же несущегося на него во весь опор расхристанного человека вполне цивильной наружности, Фёдоров сразу сообразил, что на криминальном небосклоне забрезжило что-то грандиозное, могущее сподвигнуть его если не к карьерному росту, то хотя бы к поощрению со стороны начальства.