– Чего изволите, сударь? – поинтересовался провизор.

– Мы изволим зубной порошок и щётку для чистки зубов.

Зубной порошок, состоявший из измельчённого мела, мыльной стружки и мяты, был упакован в бумажный пакетик с типографским чёрно-белым рисунком, изображавшим усы, приоткрытые губы и зубы. Пётр Иванович взял три пакетика, надеясь, что на неделю ему хватит, а там будет видно. Что касается зубной щётки, то она представляла собой костяную ручку, на одном конце которой часто торчали волоски свиной щетины.

– Дайте-ка, пожалуй, ещё какой-нибудь воды для умащения тела, – попросил Пётр Иванович, немного подумав.

В итоге, перепробовав несколько запахов, инспектор выбрал французский аромат под названием Troubadour, флакончик которого стоил рупь с полтиной.

– Прекрасный выбор! – одобрил провизор. – Этим одеколоном пользовался сам император Наполеон Бонапарт.

– Ну-ну, – хмыкнул Пётр Иванович, дожидаясь сдачи.

Однако же после уплаты за новый костюм он вновь останется практически без гроша, поэтому более никаких расходов инспектор себе позволить не мог, в очередной раз возблагодарив Елизавету Кузьминичну за её доброту. Как бы глупо она ни выглядела в первые минуты их знакомства, но именно её помощь позволила Петру Ивановичу до сих пор не только более-менее прилично существовать, но и заручиться поддержкой у судьи и местного градоначальника. Хотя и те двое пройдох оказались весьма кстати.

Впрочем, тот же судья показался Копытману человеком себе на уме, имевшим относительно гостя из Петербурга какие-то подозрения. Но, по большому счёту, они не были ничем подкреплены, в то же время и Пётр Иванович не мог представить сколько-нибудь верных доказательств своей истории, равно как и личности. Впрочем, пока можно отговариваться обещанием дождаться депеши из Петербурга. Но через пару недель её отсутствие начнёт вызывать у местных знакомых подозрение.

Хотя не исключено, что его письмо и впрямь дошло до адресата. Любопытно, что подумает Бенкендорф, если его прочитает? Предположим, поднимет на ноги своё управление, а там выяснится, что никакого Копытина в данном ведомстве не существует. Или поверит написанному и потребует изготовить новые документы и отправить вместе с деньгами курьером в N-ск отправителю? Но это уже было из области фантастики. Скорее всего, письмо будет перлюстрировано и даже не дойдёт до Александра Христофоровича, и вообще, вероятно, нижние чины сами решат проверить, кто таков есть этот Копытин, которого никогда не существовало, и с какой стати он оказался в N-ске. Возьмут и отправят экспедицию, а в Петербург несчастного путешественника во времени привезут уже в кандалах. Этот вариант Петра Ивановича совершеннейшим образом не устраивал, но дёргаться преждевременно смысла он не видел. Нужно ещё хотя бы какое-то время, чтобы как следует обжиться в этой эпохе.

На обратном пути Пётр Иванович заметил на главной улице N-ска некое оживление. В чём его причина, подсказал всезнающий Гусак:

– Нынче через город должна пройти партия каторжан. Развлечений в N-ске не так много, вот людям и интересно на них посмотреть.

И экипажу пришлось сделать вынужденную остановку. Урядник схватил лошадь под уздцы и велел кучеру стоять пока в стороне. А минут через десять показалась колонна каторжан.

Это было весьма живописное зрелище, от которого по спине Копытмана пробежал холодок. Около полутора сотен человек самого разного возраста, причём не только мужчин, но и женщин, плелись по мостовой под звон кандалов – ножных на мужчинах и ручных на женщинах. Многие кандалы были нанизаны на металлические прутья, тем самым ещё более стесняя движения конвоируемых. Одеты арестанты были если не в лохмотья, то уж никак не в приличное платье, даже если одежда когда-то таковой и была. Видно было, за проведённое в пути время поизносилась не только одежда, но и тела. Причём у некоторых проходящих совсем близко (запах от немытых идущих по жаре людей стоял тот ещё) Пётр Иванович заметил выжженные на щеках и лбу буквы, видимо означавшие их, говоря языком его современников, специализацию. В глазах каторжан сквозили такие неизбывная тоска и обречённость, словно их вместо каторги приговорили к повешению.

Народ реагировал на узников по-разному. Большинство просто смотрели, словно пришли в шапито поглазеть на дрессированных животных. Кто-то выкрикивал в адрес плетущихся мимо арестантов оскорбительные слова, в то же время было немало и таких, кто им сочувствовал, а некоторые женщины – благо конвоиры этому не препятствовали – даже совали в руки бедолагам свёртки с едой.

«М-да, – философски подумал Копытман, – а ведь от этой участи никто не застрахован. Достаточно вспомнить того же Достоевского… Хотя тот сам, дурак, связался с петрашевцами. Или, точнее, идиот, если вспомнить кое-что из его творчества».

Внезапно один из проходящих мимо каторжан приостановился, отчего пришлось сбавить ход и его товарищам, скованным с ним в одну пристяжь. Это был человек неопределённого возраста, со спутанной бородой и такими же спутанными, выбивавшимися из-под сдвинутого на затылок картуза волосами. На лбу его были выжжены буквы «КАТ». Взгляды каторжанина и инспектора встретились, и Копытмана обожгло такой ледяной ненавистью, что тот невольно поёжился. К счастью, эта заминка длилась буквально мгновение, после чего товарищи арестанта потянули его вперёд, не дожидаясь, когда их исполосуют плетью. Пётр Иванович ещё долго смотрел в спину каторжанина, на которой выделялся грязно-жёлтый ромб.

Наконец колонна миновала, экипаж тронулся, а Копытману так и чудился запах немытых тел, смешанный с витавшим в воздухе духом безысходности. Эта встреча оставила в его душе тяжёлый осадок, а взгляд каторжанина с «бубновым тузом» на спине так и стоял перед глазами.

Проезжая рынок, он снова велел остановить. Всё-таки грызло его чувство ответственности. Надо хотя бы ради приличия заглянуть к этим несчастным лавочникам. Пошли в компании Гусака, тот как-никак лучше разбирался в здешних реалиях, ежели что – поможет советом, а то и делом. К тому же Гусак прекрасно знал, где находятся скобяные лавки, куда они дошли буквально за несколько минут. Лавки располагались в одном ряду, но спиной друг к другу, отделённые перегородками.

«Что ж, так даже лучше», – подумал Копытман.

Сначала он подошёл к замершему при появлении инспектора в стойке суриката Полищуку и заявил, что имел только что разговор с его конкурентом, который пообещал более не привлекать юных герольдов для рекламы своего товара. Но при условии, что Полищук также откажется от этой затеи. После того как лавочник клятвенно пообещал выполнить наказ чиновника из Петербурга, Пётр Иванович отправился к Бурцеву, где провернул тот же трюк. Рыночную площадь инспектор покидал в прекрасном расположении духа. Считая, что полученный от лавочников гонорар отработал.

На постоялый двор вернулись в четвёртом часу дня. И вовремя, потому как спустя пятнадцать минут за Копытманом заехал городничий. Сегодня он решил отказаться от кареты, предпочтя более лёгкую и удобную коляску. Пётр Иванович, предварительно умащив некоторые части тела недавно купленной парфюмерной водой («Надо подумать над изобретением пульверизатора», – решил Копытман), занял место рядом с Антоном Филипповичем, и тот велел трогать в сторону богадельни.