— И каждому из детей по апельсину, — добавила Руфь. — Мальчики, не набрасывайтесь так, не хватайте, никто у вас не отнимет. Вера, убери ноги с одеяла, песок в еду попадет.

Анна улыбнулась про себя: не зря Джозеф жалуется, что Руфь слишком много болтает.

— Эй, Солли, не ешь так быстро! Ох этот муж, подавится он когда-нибудь, упаси Господи, на моих глазах. И мальчики такие же, кусками глотают. А Сесилечке, наоборот, что ни дашь, все силком приходится в рот заталкивать. Птичка и то больше склюет. Джозеф, не стесняйся, бери больше, у нас полно еды. И жене своей вели, чтоб ела, а то она забывает, что должна есть за двоих!

Анна встретилась взглядом с Джозефом и с трудом подавила улыбку. В глазах его явственно читалось: «Пойми меня правильно, я очень люблю Руфь, она — соль земли. Но, доведись мне с ней жить, я бы точно спятил. У нее же рот не закрывается: и мелет, и мелет, и мелет!..»

Солли погладил набитый живот.

— Настоящий пир, — сказал он со вздохом и, вспомнив, что он заботливый хозяин, обратился к Анне: — Ну как, ты довольна, что выбралась на пляж?

— Еще бы! Только представьте, мы на самом краю континента! И если б можно было заглянуть за океан, прямо перед нами открылась бы…

— Польша! — закончила Руфь. — Глаза б мои на нее не глядели!

— Нет, не Польша. Португалия. А за ней Испания. Я бы хотела туда когда-нибудь попасть. Мисс Торн бывала в Испании, ее отец служил там консулом. Она говорит, что это необыкновенно красивая страна.

— Увольте! Не хочу видеть Европу, ни единого клочка ее земли! Меня ее красоты не прельщают. Особенно сейчас. — Солли покачал головой. — В Европе, если хотите знать мое мнение, сейчас делать нечего.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Джозеф.

— Скоро будет война, — серьезно ответил Солли.

— Вечно тебе мерещится самое худшее! — воскликнула Руфь. — Как язык-то поворачивается?!

— Будет война, помяните мое слово. Я как прочел на той неделе, что какой-то серб укокошил в Сараеве эрцгерцога Фердинанда, сразу сказал — войны не миновать.

— А кто он, этот эрцгерцог? — спросила Анна.

— Наследник австрийского трона. Значит, Австрия объявит войну Сербии, Германия начнет помогать Австрии, потом вступят Франция с Россией — и вот вам, пожалуйста!

Джозеф взял еще кусок арбуза.

— Что ж, война так война, пускай воюют за океаном, — рассудительно сказал он. — Нас война не коснется.

Анна сидела с опущенной головой; страх накатывал, точно волны на берег.

— Ой, — поняла вдруг Руфь, — Анна же боится за братьев. Им придется воевать за Австрию!

— Какой смысл в мрачных разговорах? Нам все равно ни в чем не разобраться, — твердо сказал Джозеф. — Никто не знает наперед, что будет, как будет… Я вообще думаю, они там все полюбовно уладят. Война никому не нужна. А мы тут тревожимся, голову ломаем и портим себе праздник.

— Ты прав, — извиняющимся голосом сказал Солли. — Ты совершенно прав, Джозеф. Нельзя портить такой день. Пойдем-ка лучше искупаемся.

— Завтра опять ждите жару, — предсказал вернувшийся из воды Джозеф, глядя, как огненно-красное солнце клонится к закату.

— Дневную жару я как-то переношу, а вот ночью совершенно погибаю, — признался Солли. — На пожарной лестнице — это не сон.

Они сложили одеяла, подхватили корзинки.

— Так, девочки идут со мной, — скомандовала Руфь, — Гарри, Ирвин, вы пойдете с папой в мужскую раздевалку, там переоденетесь. Встречаемся у выхода.

За дорожкой, отделявшей пляж от города, начиналась Серф-авеню, здесь сновали люди, бурлила вечерняя жизнь. Потемневшее небо перерезали полосы: светло-серые на фоне угольно-серых, почти черных, а поверх пробивались румяно-розовые закатные разводы. Огоньки саней на русских горках медленно ползли вверх, на миг замирали на гребне и ухали вниз, точно в пропасть; чертово колесо зависло над головой, словно гигантская паутина, кабинки раскачивались и разноцветно помигивали. Откуда-то издалека наплывали голоса труб и саксофонов, но тут же уносились прочь вместе с переменчивым ветром. Совсем рядом позвякивала цепная карусель. Анна зачарованно остановилась.

— Прямо глаза разбегаются! — воскликнула она. — С чего же начнем? Мы успеем все посмотреть?

— Попробуем, — сказал Джозеф. — Давай на «Улицы Каира»? Я был в прошлом году — идешь прямо как по настоящей египетской улице, и ослики есть, и на верблюде покататься разрешают. Ах да, ты не можешь… Ну, ничего, в этом году просто посмотришь, а через год покатаешься.

Анну, в отличие от утомленных детей, охватил настоящий детский восторг. Ей все хотелось услышать, на все взглянуть. Какие яркие краски, огни, музыка! Все крутится, кружится, как в игрушечной трубочке… ну, как ее?.. а-а, в калейдоскопе: кладешь туда простенькую вещицу, камешки или пару булавок, начинаешь вертеть, и перед глазами мелькают чудесные, невиданные узоры…

А потом совсем стемнело и наступило время фейерверка. Жаль, не успели на представление уродцев. Но Анна уже видела их на фотографиях — и двуглавого теленка, и ужасную бородатую женщину — и втайне радовалась, что не надо смотреть их живьем. Зато они нашли сидячие места и в расцвеченное огнями небо глядели со всеми удобствами. Незабываемое зрелище! Взлетали красные, белые, синие ракеты; выкатывались звезды — одна выше другой, — а потом осыпались на землю золотыми брызгами. И под конец — пушечная пальба, такая, что земля под ногами заходила ходуном. Последний оглушительный залп! Тишина. Оркестр тут же грянул «Звездно-полосатый флаг», и все встали. Анна, гордая, что знает гимн до слова, пела со всеми.

И вот этот чудесный, чудесный праздничный день позади. Толпа медленно несла их к трамвайной остановке, на Кони-Айленд-авеню. К счастью, Солли знал кратчайший путь, и они влезли в трамвай одними из первых. Впрочем, мальчикам мест все равно не досталось. Им пришлось стоять всю дорогу, прислонясь к Солли и Джозефу, каждый из которых держал на руках по спящей девочке. Младшую взяла Руфь, а Анна поставила себе на колени обе корзинки. Люди теснились в проходах, даже висели на подножках. Кондукторы с трудом пробирались по вагону, потные и сердитые. Обижаться на них было грех: они мотались целый день взад-вперед в душном трамвае, в то время как их нынешние пассажиры блаженствовали на пляже. Ехали через Бруклин к мосту; в вагоне с каждой минутой делалось все жарче, морской ветерок сюда уже не долетал, и воздух был напитан липкой влагой. Разговоры и смешки тоже стихли, люди ехали молча. Устали праздновать, думала Анна. Вспомнили о завтрашних буднях. Так вот и увядает радость — проедешься в битком набитом, раскаленном трамвае, вернешься мыслью к своим заботам… И все же — нет, праздник был! И память о нем осталась.

Расставшись с Левинсонами, они пересели на бродвейский маршрут. Народу здесь оказалось значительно меньше, и было не так душно.

— Удачно, что успели на последний трамвай, — сказал Джозеф. — И так-то вернемся домой за полночь. Ты довольна?