Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Однажды, еще у Руфи, Анна строчила брюки и случайно подслушала разговор двух женщин. Они тихонько жаловались друг другу, что к вечеру до смерти устают, а мужья, хоть и работают до седьмого пота, не устают настолько, чтобы им расхотелось…
И все же приятно знать, что ты, твое тело так необходимы мужу. А что он шепчет по ночам — стыдно вспомнить! Но, как видно, таковы все мужчины. Значит, и стыдиться тут нечего. Все хорошо, все правильно.
— Анна, ты очень похожа на свою мать, — сказала Руфь.
Анна открыла глаза. Руфь стояла над ней, запахнувшись в огромное полотенце.
— Правда?
— Я видела ее не так-то часто, но многое врезалось в память. Она отличалась от всех вокруг, выделялась…
— Чем?
— Она не разговаривала на всякие житейские темы. Мне вообще всегда казалось, что ей бы жить не в местечке, а в Варшаве или, может быть, в Вильно, где есть школы. Но она не жаловалась, при мне, во всяком случае.
— А еще что-нибудь ты помнишь?
— Нет, пожалуй. Я ведь уехала совсем ребенком.
А я помню кладбище, сбивающий с ног ветер, помню, как старалась запомнить их лица и знала, что забуду. А теперь вот и вправду забыла. И ни единая живая душа по эту сторону океана не представляет, как я жила прежде, до того, как четыре года назад приехала в Америку. Моя судьба разъята на две половинки, и главная осталась там, за океаном… Нет, там ее нет, она только в моей душе.
— Плохо, когда семья разбросана по всему свету. У твоих детей тут не будет близких родственников, кроме матери Джозефа, — снова заговорила Руфь.
— Ей уже шестьдесят четыре года.
— Да? Я бы дала ей даже больше, совсем старухой выглядит.
— Ей выпала тяжелая жизнь. Мы хотели взять ее сегодня с собой, она никогда не бывала на море. Представляешь, за столько лет! Но она и слушать не хочет.
— А что будет, когда она окончательно одряхлеет или заболеет и придется продать магазин? — спросила вдруг Руфь. — Джозеф, наверное, захочет, чтоб она жила с вами?
— Не знаю. Мы никогда об этом не говорили, — в замешательстве ответила Анна.
Эта угрюмая, пахнущая чем-то кислым старуха в ее доме? И тут же Анну захлестнула волна жалости и стыда. Бедная, бедная! Быть старой, немощной в чужом доме, у чужой женщины, у молодой хозяйки, которая терпит тебя из милости! Ужасно…
— Если это случится и Джозеф захочет взять ее в дом — что ж, конечно, я приму ее, — сказала она тихонько.
— У тебя золотое сердце, Анна. Я так рада за вас обоих и рада, что зазвала Джозефа с тобой познакомиться.
— А я тебе даже спасибо не сказала… — растерянно улыбнулась Анна.
— Ай, кому нужно твое спасибо? Я не затем старалась. Но он меня поблагодарил. Он в тебя по уши влюбился, с первого дня. Только считал, что он тебе не нравится, потому не заговаривал о женитьбе. Знаешь, — шепнула Руфь со смешком, — он считал, что ты в кого-то влюблена. Но я ему сразу сказала: нет, ничего подобного. Между прочим, окажись на месте Джозефа кто другой, я бы разубеждать не стала — мужчинам полезно поревновать и помучиться. Но Джозеф не такой, он… — Руфь подыскивала слово, — честный. Да, он очень честный.
— Да, — сказала Анна. — Верно. — Она сидела не шелохнувшись, вполуха слушала без умолку болтавшую Руфь и блаженствовала в щедрых, неиссякаемых потоках солнечного тепла и света. Как же хорошо!.. У кромки воды Джозеф играл с мальчиками в мяч. И сам выглядел совершенным мальчишкой, ловким и счастливым. Голос его звенел. А она и не знала, что он умеет играть… Таким и должен быть настоящий мужчина, так и должен жить. Таким, наверно, и хотел создать его Бог, свободным и бестревожным, чтоб радовался жизни вместе с прочими Божьими тварями.
Да, но разве это возможно? Кто и чем будет расплачиваться за такое счастье? А расплачиваться надо всегда. Сегодняшний праздник обошелся им не так дешево: и за проезд заплати, и за еду. «В поте лица твоего будешь есть хлеб», — говорил в таких случаях Джозеф. Он любил цитировать Тору. Казалось, он находит там ответ на любой вопрос.
Вскоре мужчины уселись возле жен.
— Анна, ты хорошо себя чувствуешь? — спросил Джозеф.
— Изумительно.
— Ты скажи, когда устанешь.
— Устанешь! Я уже устала — от безделья! — И Анна достала из корзинки вязанье — длинное прямоугольное кружево снежной белизны.
— Солли, посмотри, какая работа! — восторженно воскликнула Руфь. — Что ты вяжешь?
Анна вдруг смутилась:
— Накидку для коляски. Под ней будет атласная подкладка, голубая или розовая, как уж Бог даст…
Руфь восхищенно покачивала головой:
— Все-то ты умеешь, Анна! И все у тебя продумано: и стряпня, и рукоделье…
— Расскажи ей про коляску! — прервал Джозеф и принялся рассказывать сам: — Мы неделю назад купили на Бродвее коляску. Белая, плетеная, верх откидывается — хочешь тебе солнце, хочешь тень!
— Первый ребенок — какое же счастье… — сказала Руфь. — На него еще хватает времени… Вера! Джун! Не кидайтесь песком! Сесилечка же еще маленькая! Как вам не стыдно!
— А спорим, вы не знаете, что такое песок! — с важным видом заявил Гарри.
— Песок? Ну, это то, что под ногами на пляже… — удивленно сказала его мать.
— Ха! Вот и неправильно! Песок — это камень, рассыпавшийся за миллионы лет на миллионы песчинок! Я так и знал, что никто не ответит!
Анна зачерпнула горсть песка. Мелкий, сухой, он протек меж пальцев, оставив на коже поблескивающие частички. Да, они похожи на камни, на сверкающие осколки утесов.
— Возле моего сына можно пополнить образование! — гордо сказал Солли и, уже тише, только для Джозефа и Анны: — Учителя говорят, он первый по всем предметам. Все хочет знать, все вмиг запоминает. С одного раза. — И совсем тихо и совсем грустно добавил: — Мне позарез надо пробиться, выйти в люди. Подкопить денег, открыть свое дело… — Теперь он обращался к одному только Джозефу: — Некоторые ведь пробиваются. И как им удается — ума не приложу. Хозяин мой начинал точно так же… А я все на месте топчусь…
— Пятеро детей, — мягко сказал Джозеф. — Это не шутка.
— Да, конечно, дай им Бог здоровья. И мне так хочется сделать для них побольше! — Он застыл, глядя в морскую даль, словно оттуда явится ему ответ — как пробиться в этой жизни. Потом вскочил. — По-моему, на свежем воздухе все нагуляли аппетит! Как насчет спасения голодающих? А, Руфь?
— Сейчас, сейчас! — Руфь торопливо развернула бумажные пакеты, вытащила из корзинки кусок солонины, сухую колбасу, маринованные огурчики, соленые помидорчики, капусту, крутые яйца и две длинные буханки черного хлеба.
— На сладкое арбуз! — довольно сказала она. — Положи-ка его пока назад, в тень.
— А здесь печенье. — Анна достала коробочку, перевязанную лентой с бантом. — Я вчера испекла, двух сортов.