Они с коллегами в Генеральном консульстве Австрии осуществили тайную нелегальную махинацию с фальшивыми иностранными паспортами, используя их для репатриации австрийцев, живущих в США, которые, как и Курт, застряли не на той стороне Атлантики. В письмах Курта домой об этом нет ни слова, только жалобы, что работа в Америке ему наскучила и он молит Бога, чтобы вернуться в Европу и сражаться, как братья, за свою страну. Мать и сестры — особенно Гермина — остро переживали позор от его отсутствия. «Сейчас я особенно волнуюсь за Курта, — пишет Гермина Людвигу. — Ему будет особенно плохо оттого, что все остальные внесли свой вклад и страдали; все, кроме него! Он будет постоянно чувствовать себя приниженным»[123]. И позже: «Я все время думаю о бедном Курте: как это ужасно, что он не испытывает сейчас того же, что и мы; язык не повернется назвать то, что он делает в Америке, настоящей жизнью»[124].

Но существование Курта в Америке могло оказаться гораздо живее, чем думала его сестра. Работа — которую Providence Journal назвал «отделом шпионов и пройдох генерального консула фон Нубера в Нью-Йорке» — предоставляла ему множество возможностей. Например, он играл на фортепиано на концерте австрийской и немецкой народной музыки в Aeolian Hall, устраивал ужины в Knickerbocker Club, чтобы собрать деньги на кампанию по поддержке австрийских экспатриантов, и давал интервью американским газетам. Но несмотря на его значительные усилия, американское общественное мнение склонялось в пользу Антанты против Германии и Тройственного союза. «Нетрудно обнаружить причину пробританских симпатий в Америке, — с негодованием говорил Курт репортеру из Washington Post в январе 1915 года. — Британцы прямо-таки наладили здесь производство симпатии… Думаю, американцы поймут свою ошибку»[125].

Одна пожилая леди немецкого происхождения по имени Делия Стейнбергер (овдовевшая мать Джерома), живущая в верхнем Ист-Сайде на Манхэттене, и вовсе настолько разделяла пробританские и антинемецкие взгляды, что сменила фамилию (через пятнадцать лет после того, как это сделал ее сын) на Стонборо, по звучанию больше похожую на английскую, солгав при переписи населения, что ее родители родились в Англии[126].

Курт смело плыл против мощного антинемецкого течения в Америке: «Новости, которые я получаю из дома, вполне обнадеживающие, — заявил он корреспонденту Post, — и я уверен, что мы победим»[127]. Русские месяцами без толку «обламывают зубы» о «практически неприступный» форт Перемышль, а пока Перемышль держится, у врага «нет шансов». Но его патриотический оптимизм был безоснователен. Когда он давал это интервью, потери пехоты уже составляли 82 %. Через два месяца, 22 марта австро-венгерский генерал Герман Кусманек сдал форт Перемышль, возглавив 119 000 солдат в долгом марше в русский плен.

Курт остался работать в Нью-Йорке еще на два года, несмотря на давление общественного мнения, требовавшего, чтобы сотрудников консульства выслали из Америки. Сначала разразился скандал по поводу поддельных паспортов; общественность особенно возмутил раскрывшийся факт, что немцы тайно переправляли австрийским дипломатам миллионы долларов для военной пропаганды в Америке; и наконец, людей возмутило, что австрийское консульство платило за объявления с угрозами австрийским рабочим на американских военных заводах. Это объявление, которое напечатали во многих американских газетах, гласит следующее:

Каждый последующий скандал приводил к призыву выслать всех австро-венгерских дипломатов из США. В 1915 году выслали австрийского посла в Вашингтоне, Константина Думбу, но остальных не тронули до тех пор, пока весной 1917 года Америка не вступила в войну и все дипломатические отношения между двумя странами не были окончательно разорваны.

Вечером 4 мая того же года в порту Хобокена Курт, преемник посла Думбы граф Адам Тарновский, генеральный консул из Нью-Йорка Александр фон Нубер и 206 так называемых «чиновников противника» под надзором американских спецслужб поднялись на борт лайнера Ryndam, который направлялся в Голландию. В Галифаксе корабль задержали на пять дней, английская разведка допросила каждого пассажира судна. После этого им разрешили направиться в Роттердам с пропуском, с указанием держаться к северу от Фарерских островов, чтобы не наткнуться на подлодки и мины.

Фрау Витгенштейн, ничего не знавшая о том, что сына выслали из Америки, много месяцев не получавшая от него вестей, удивилась и обрадовалась телеграмме 17 мая: «ПРИБЫЛ СЕГОДНЯ РОТТЕРДАМ ДОБРОМ ЗДРАВИИ. СРЕДУ ВЕНА. КУРТ»[129].

Гермина, уставшая до смерти на своей добровольной работе старшей медицинской сестрой в больнице, приветствовала новость о возвращении брата с восторгом. «Только что узнала, что Курт приехал в Роттердам, — написала она Людвигу. — Я так за него рада, скажу я тебе! Ему было бы крайне не по себе здесь после войны!»[130]

Двадцать седьмой день рождения 5 ноября 1914 года Пауль встретил в холодном, еле ползущем вагоне для скота. Однорукого, несчастного, его перекидывали из одного госпиталя в другой почти три месяца, так что к тому времени, как они пересекли Уральские горы и въехали в широкие степи Западной Сибири, наступила зима, стояли суровые морозы. Температура падала до 25 градусов ниже нуля, раздвижные двери теплушки, которые открывали по утрам в начале осени, чтобы проветривать и любоваться впечатляющими панорамами красивых долин Волги, заросших подсолнухами, теперь были накрепко закрыты. Болезни, отчаяние и отвратительные запахи насквозь пропитали темноту. Когда кто-то умирал, тело оставалось в вагоне до следующей смены караула — иногда на несколько недель. В феврале 1915 года в двух вагонах, отправленных в Самару, город на юго-востоке страны, из 65 заключенных остались живы только восемь. Вагоны отогнали от города на полтора километра, и там русские охранники с топорами и лопатами вытащили пятьдесят семь замерзших тел и бросили их в яму, вырытую недалеко от дороги. Такое происходило сплошь и рядом. Переполненные вагоны, прибывавшие в Москву и Омск и содержавшие, как считалось, ценный груз, оказывались на поверку тоже забиты замерзшими трупами.