Странную смесь представлял собой Черчилль, подумал Фиц: аристократ и популист, талантливый администратор, который не мог противиться искушению совать нос в чужие ведомства, обаятельный человек, которого терпеть не могли коллеги-политики.

— Русские революционеры воры и убийцы, — сказал Фиц.

— Воистину. Но нам придется смириться с тем, что не все так о них думают. Поэтому наш премьер-министр не может активно противостоять революции.

— В том, чтобы ей противостоять пассивно, смысла немного, — раздраженно ответил Фиц.

— Кое-что можно делать и не ставя его официально в известность.

В комнату вошла Мод. Мужчины встали, несколько взволнованные.

В загородных особняках женщины обычно не заходили в бильярдную. Но Мод игнорировала правила, если они ее чем-либо не устраивали. Она подошла к Фицу и поцеловала его в щеку.

— Поздравляю, милый Фиц, — сказала она. — У тебя родился еще один сын.

Все радостно закричали, захлопали и обступили Фица.

— А как моя жена? — спросил он Мод.

— Очень устала, но горда собой.

— Слава богу!

— Доктор Мортимер уехал, но акушерка говорит, ты можешь войти и посмотреть на ребенка.

Фиц направился к двери.

— Я тоже пойду наверх! — сказал Черчилль.

Выходя из комнаты, Фиц услышал, как Мод сказала:

— Пил, налейте мне, пожалуйста, бренди.

Понизив голос, Черчилль произнес:

— Значит, вы бывали в России.

Они пошли по лестнице на второй этаж.

— Да, несколько раз.

— И говорите по-русски.

«Интересно, к чему он клонит», — подумал Фиц.

— Немного. Хвастать особенно нечем, но объясниться так, чтобы меня поняли, могу.

— А вам случалось встречаться с человеком по имени Мэнсфилд Смит-Камминг?

— По правде говоря, да. Он руководитель… — Фиц не решился вслух упоминать Бюро секретных служб, — одного особого отдела. Мне доводилось пару раз писать ему.

— А, прекрасно. Когда вернетесь в Лондон, вам, возможно, придется с ним встретиться.

— Я готов с ним встретиться в любое время, — сказал Фиц, стараясь не показывать свою заинтересованность.

— Я попрошу его связаться с вами. Возможно, у него будет для вас новое задание.

Они были у дверей комнаты Би. Изнутри послышался отчетливый крик новорожденного младенца. Фиц со стыдом почувствовал, что к глазам подступают слезы.

— Я, пожалуй, пойду, — сказал он. — Спокойной ночи!

— И вам спокойной ночи — и мои поздравления!

IV

Его назвали Эндрю Александр Мюррей Фицгерберт. Это был крошечный живой комочек с копной черных, как у Фица, волос. В Лондон его везли, завернув в одеяла, в «Роллс-Ройсе», и еще две машины ехали сзади — на случай поломки. Они позавтракали в Чепстоу, на ленч остановились в Оксфорде, а к обеду прибыли домой, на Мэйфэр.

Через несколько дней, теплым апрельским днем Фиц шел по набережной, глядя на грязную воду Темзы — он направлялся на встречу с Мэнсфилдом Смит-Каммингом.

Бюро секретных служб стала мала прежняя штаб-квартира у вокзала Виктории. Человек, ставящий вместо подписи букву «С», переселил свою разрастающуюся организацию в шикарное викторианское здание Уайтхолл-Корт, с видом на Биг-Бен. В отдельном лифте Фиц поднялся на верхний этаж, где главный над шпионами занимал сдвоенные апартаменты, соединенные переходом, идущим по крыше.

— Мы не один год следили за Лениным, — сказал Смит-Камминг. — Если нам не удастся с ним покончить, это будет один их худших тиранов, каких только знал мир.

— Полагаю, вы правы, — сказал Фиц, чувствуя облегчение оттого, что Смит-Камминг относится к большевикам так же, как он сам. — Но что мы можем сделать?

— Давайте поговорим о том, что могли бы сделать вы. — Смит-Камминг взял со стола стальной циркуль-измеритель, с помощью каких измеряют расстояния на карте. Словно по рассеянности, он вогнал острие себе в левую ногу.

Фиц едва сдержал чуть не сорвавшийся с губ крик. Конечно, это проверка. Он вспомнил, что у Смит-Камминга левая нога деревянная: последствие автомобильной аварии. И улыбнулся.

— Хорошая уловка, — сказал он. — Я чуть не попался.

Смит-Камминг положил циркуль и внимательно посмотрел на Фица в свой монокль.

— В Сибири есть казацкий атаман, сбросивший местную власть большевиков, — сказал он. — Мне нужно знать, стоит ли он того, чтобы мы его поддержали.

— Открыто? — изумленно спросил Фиц.

— Конечно нет. Но у меня есть тайные фонды. Если мы сможем поддерживать контрреволюцию на востоке — это будет дело, достойное того, чтобы тратить на это, скажем, десять тысяч фунтов в месяц.

— Как его зовут?

— Атаман Семенов, двадцати восьми лет. Он расположился в Манчжурии, по обе стороны Китайской Восточной железной дороги возле ее соединения с Транссибирской магистралью.

— Значит, этот Семенов контролирует одну железнодорожную ветку, а мог бы контролировать обе.

— Именно. И он ненавидит большевиков.

— Значит, нужно побольше о нем узнать.

— И займетесь этим вы.

Фиц готов был выполнить это задание, но у него возникло сразу множество вопросов. Как ему найти Семенова? Это ведь казак, а про казаков говорили, что они сразу стреляют, а не задают вопросы. Станет ли он вообще разговаривать с Фицем или просто убьет его? И Семенов, разумеется, будет утверждать, что справится с большевиками, но как Фицу выяснить реальное положение вещей? Можно ли будет узнать наверняка, с пользой ли будут потрачены английские деньги?

Но он задал лишь один вопрос:

— Подойду ли для такого дела именно я? Прошу прощения, но я личность довольно заметная, небезызвестная даже в России.

— Откровенно говоря, выбор у нас небольшой. Это должен быть человек высокого положения — на случай переговоров с Семеновым. И мало кто из тех, кому можно вполне доверять, владеет русским языком. Поверьте, из возможных кандидатур ваша — наилучшая.

— Понимаю.

— Конечно, это опасное поручение.

Фиц вспомнил толпу крестьян, забивших до смерти князя Андрея. Это могло произойти и с ним. Он справился с нервной дрожью.

— Я осознаю опасность, — сказал он ровным голосом.

— Тогда дайте мне ответ: вы поедете во Владивосток?

— Разумеется, — ответил Фиц.

Май — сентябрь 1918 года

Гас Дьюар к солдатской жизни привыкал с трудом. С его долговязой, нескладной фигурой ему было нелегко маршировать, отдавать честь и чеканить шаг как положено в армии. Что до физической нагрузки, то зарядку он не делал со школьных времен. Друзья, знавшие о его пристрастии к цветам на обеденном столе и крахмальному постельному белью, ждали, что армейская жизнь станет для него тяжелым потрясением. Чак Диксон, проходивший вместе с ним офицерскую подготовку, сказал ему как-то: