— Надо отдать ему должное, — сказала Мод, — Ленин также ввел восьмичасовой рабочий день и всеобщее бесплатное образование.

Фиц рассердился. Какая бестактность со стороны Мод! Совершенно не подходящий момент, чтобы защищать Ленина.

Но Черчилль оказался достойным противником.

— А также декрет о печати, — парировал он, — который запрещает газеты тех, кто выступает против правительства. Вот вам и свобода слова как ее понимают социалисты.

— Законное право моего сына — не единственная причина, и даже не главная причина, почему меня это беспокоит, — сказал Фиц. — Если большевикам сойдет с рук то, что они устроили в России, то куда дальше? Валлийские шахтеры считают, что уголь, залегающий в недрах земли, не принадлежит тому, кто владеет этой землей. А в субботний вечер из многих пабов Уэльса доносится песня «Красный флаг».

— Режим большевиков следует задушить в колыбели, — сказал Черчилль. Он задумался и снова повторил: — Задушить в колыбели.

Выражение ему явно понравилось.

Фиц сдержал раздражение. Иногда Уинстон воображал, что разработал политику — когда ему случалось всего-то найти чеканную формулировку.

— Но мы же ничего не делаем! — сказал Фиц с досадой.

Прозвучал гонг, подавая всем знак, что пора переодеваться к обеду. Фиц не настаивал на продолжении разговора: у них впереди были выходные.

По дороге он вспомнил, что, вопреки обыкновению, Малыша во время чая в утреннюю гостиную не приводили. И прежде чем идти к себе, по длинному коридору направился в детское крыло дома.

Малышу было три года и три месяца, и это был не младенец и даже не карапуз, а уже мальчик, разговорчивый и подвижный, с такими же голубыми глазами и светлыми кудрями, как у Би. Он сидел у камина, завернутый в одеяло, и симпатичная молодая няня Джонс читала ему книжку. Законный владелец тысяч миль российских земель сосал большой палец. Он не вскочил и не бросился к Фицу, как обычно.

— Что такое с Малышом? — спросил Фиц.

— У него болит живот, милорд.

Няня Джонс немного напоминала Фицу Этель Уильямс, но была не так сообразительна.

— Можно поконкретнее? — недовольно спросил Фиц. — Что у него с животом?

— Жидкий стул.

— С чего бы?

— Не знаю, милорд. В туалете поезда было не очень чисто…

Теперь виноватым становился Фиц, ведь это он потащил семью в Уэльс на этот прием. Он сдержал вертевшееся на языке ругательство.

— Врача вызвали?

— Доктор Мортимер уже едет.

Фиц сказал себе, что не стоит нервничать. Дети постоянно подхватывают всякие пустяковые инфекции. Сколько раз у него самого в детстве было расстройство! Но случалось, что от кишечных инфекций дети умирали.

Он подошел к дивану и, опустившись на колени, посмотрел сыну в лицо.

— Ну, как поживает мой маленький солдат?

— Сру без конца, — апатично ответил Малыш.

Должно быть, он услышал эту вульгарную фразу от слуг. И даже в том, как он ее произнес, был легкий намек на валлийский акцент. Но Фиц решил не поднимать сейчас шум по этому поводу.

— Скоро приедет доктор и даст лекарство, — сказал он. — Тебе сразу станет лучше.

— Я не хочу принимать ванну.

— Я полагаю, сегодня можно обойтись без ванны, — сказал Фиц, вставая. — Когда приедет врач, пошлите за мной, — обратился он к няне. — Я хочу сам с ним поговорить.

— Обязательно, милорд.

Он вышел из детской и направился в гардеробную. Слуга уже приготовил вечерний костюм: сорочку с алмазными запонками для воротника и манжет, в кармане фрака — белоснежный льняной платок, в туфлях из лакированной кожи — шелковые носки.

Прежде чем переодеться, он зашел в комнату к Би.

Она была на девятом месяце беременности.

Когда она ждала появления на свет Малыша, он не видел ее в этом состоянии. Фиц уехал во Францию, а вернулся уже после рождения сына. Раньше ему не доводилось наблюдать, как растет живот беременной женщины, удивляться этому впечатляющему зрелищу и возможности тела меняться и растягиваться.

Она сидела перед туалетным столиком, не глядя в зеркало, откинувшись назад, разведя ноги и положив руки на живот, бледная, с закрытыми глазами.

— Никак не могу принять удобную позу, — пожаловалась она. — Хоть стоя, хоть сидя, даже лежа — все равно больно.

— Тебе надо бы пойти в детскую, посмотреть на Малыша.

— Пойду, когда силы будут! — отрезала она. — Не надо было мне ехать в эту глушь! Да и это тоже: в таком состоянии — и хозяйка на приеме!

Фиц понимал, что она права.

— Но нам нужна помощь этих людей в борьбе с большевиками!

— А у Малыша по-прежнему болит живот?

— Да. Доктор скоро приедет.

— Пошли его и ко мне, раз уж он будет здесь… Хотя вряд ли от сельского доктора будет толк…

— Я скажу слугам. Ты не спустишься к обеду?

— Да как же я спущусь, когда мне плохо!

— Я всего лишь спросил. Во главе стола может сесть Мод.

Фиц вернулся в гардеробную. Некоторые отказывались от фраков и белых галстуков и под предлогом войны надевали на обед короткие смокинги и черные галстуки. Фиц не видел здесь связи. Почему во время войны не надо одеваться как положено?

Надев вечерний костюм, он сошел вниз.

II

После обеда, когда в гостиную был подан кофе, Черчилль провокационно сказал:

— Ну что же, леди Мод, вы — женщины — наконец добились права голоса.

— Некоторые, — ответила она.

Фиц знал, как она возмущена тем, что право голоса дали только женщинам старше тридцати и собственницам — или женам собственников — недвижимости. Самого же Фица возмущало то, что законопроект вообще прошел.

А Черчилль лукаво продолжал:

— За это вы должны благодарить отчасти лорда Керзона, который почему-то воздержался при голосовании за этот проект в палате лордов.

Граф Керзон, умнейший человек, из-за проблем со спиной носил металлический корсет, что еще более усугубляло его вид холодного превосходства. Про него ходил стишок:

Я, Джордж Натаниель Керзон,

Выше всех иных персон.

Раньше он был вице-губернатором Индии, а теперь — председатель палаты лордов и одним из пяти членов военного кабинета. А кроме того — президент Лиги противников женского избирательного права. Поэтому то, что он воздержался, потрясло политический мир и глубоко разочаровало тех, кто был против закона, в том числе и Фица.

— В палате общин законопроект прошел, — стал объяснять Керзон, — и я решил, что мы не должны бросать вызов мнению выбранных народом членов парламента.