Фиц и сейчас был на него сердит.

— Для того и существует палата лордов, чтобы критически изучать решения палаты общин и отказываться от излишних. И это как раз такой случай.

— Если бы мы забаллотировали этот законопроект, палата общин, уверен, оскорбилась бы и вновь нам его прислала.

Фиц пожал плечами.

— У нас уже бывали подобные споры.

— Но, к несчастью, сейчас заседает комитет Брайса.

— О… — Об этом Фиц не подумал. Комитет Брайса работал над реформой палаты лордов. — Значит, все дело в этом?

— В ближайшее время ожидают их отчет. И до того мы не можем позволить себе открытое противостояние палате общин.

— Увы… — С большой неохотой Фицу пришлось принять это во внимание. Если палата лордов будет делать серьезные попытки противостоять палате общин, Брайс может рекомендовать ограничить власть верхней палаты. — Мы можем потерять наше влияние — и навсегда.

— Именно эти соображения и заставили меня воздержаться.

Иногда политика приводила Фица в угнетенное расположение духа.

Дворецкий принес Керзону кофе и тихо сказал Фицу:

— Милорд, доктор Мортимер в маленьком кабинете. Он ждет, когда вам будет удобно с ним побеседовать.

Фица волновало состояние здоровья Малыша, и вмешательство Пила оказалось очень кстати. Он извинился и вышел.

В маленький кабинет отправляли все, что не вписывалось в интерьер ни одной комнаты: например, там были неудобное резное готическое кресло, шотландский пейзаж, который никому не нравился, и голова тигра, которого отец Фица убил в Индии.

Доктор Мортимер выглядел довольно самоуверенно, словно считал, что его профессия в каком-то смысле уравнивает его с графом. Однако разговаривал он вполне вежливо.

— Добрый вечер, милорд, — сказал он. — У вашего сына кишечное расстройство в легкой форме, и, по всей вероятности, оно не причинит ему вреда.

— По всей вероятности?

— Я намеренно употребил именно эту формулировку. — Доктор Мортимер говорил с валлийским акцентом — правда, не очень заметным, как у человека образованного. — Мы, ученые, всегда имеем дело с вероятностью, а не стопроцентной уверенностью. Каждое утро, когда ваши шахтеры спускаются в забой, я им говорю, что, вероятно, взрыва не будет.

— А-а… — Фицу это показалось не очень утешительным. — А графиню вы осмотрели?

— Осмотрел. С ней тоже ничего серьезного. На самом деле она вообще не больна — она рожает.

— Что? — подскочил Фиц.

— Она думала, что на девятом месяце, но ошиблась в расчетах. Она выносила полных девять месяцев и через несколько часов благополучно разрешится от бремени.

— Кто с ней сейчас?

— Все ее служанки. Я послал за опытной акушеркой, и если пожелаете, сам буду присутствовать при родах.

— Это моя вина, — горько сказал Фиц. — Не надо было настаивать на ее отъезде из Лондона.

— И за пределами Лондона ежедневно рождается множество исключительно здоровых младенцев.

Фицу послышалась в словах доктора издевка, но он не обратил на это внимания.

— А если что-нибудь пойдет не так?

— Мне известна репутация вашего лондонского доктора, профессора Рэтбоуна. Это, конечно, очень достойный врач, но, думаю, я смело могу сказать, что помог появиться на свет большему числу детей, чем он.

— Шахтерских детей.

— Да, в основном. Правда, в момент рождения между ними и детьми аристократов разницы не заметно.

Он действительно издевался над Фицем.

— Мне не нравится ваше поведение, — сказал Фиц. Но осадить Мортимера не получилось.

— А мне не нравится ваше, — ответил он. — Вы демонстрируете, без малейшего намека на деликатность, что считаете меня недостойным оказывать услуги вашей семье. Поэтому я охотно удаляюсь.

И взял свой саквояж.

Фиц вздохнул. Ссориться было глупо. Он злился на большевиков, а не на этого обидчивого валлийского доктора.

— Ну послушайте, не делайте глупостей, — сказал он.

— Стараюсь, — ответил Мортимер, направляясь к двери.

— Разве вам не положено выше всего ставить интересы пациента?

— Боже мой… — Мортимер остановился в дверях. — Фицгерберт, ваша самонадеянность просто невероятна!

Мало кто говорил так с Фицем, но он сдержал себя. Чтобы найти другого врача, понадобится не один час. Если он позволит Мортимеру покинуть дом, Би никогда ему этого не простит.

— Я забуду то, что вы сказали, — сказал Фиц. — Я забуду весь этот разговор, если хотите.

— Полагаю, ничего более похожего на извинение мне не дождаться.

Правильно полагает, подумал Фиц.

— Хорошо, я возвращаюсь наверх, — сказал доктор Мортимер.

III

Рожать тихо графиня не могла. Ее крики разносились по всему главному крылу. Мод громко играла рэгги — чтобы развлечь гостей и заглушить шум, но на пианино один рэгтайм был похож на другой, и минут через двадцать она сдалась. Кое-кто отправился спать, но когда пробило полночь, большинство гостей собрались в бильярдной. Пил разносил коньяк.

Фиц предложил Черчиллю знаменитые кубинские сигары «Эль рей дель мундо». Пока тот закуривал, Фиц сказал:

— Правительство должно что-то предпринять в отношении большевиков.

Черчилль быстро оглядел комнату, словно проверяя, всем ли из присутствующих можно доверять. Потом, откинувшись на спинку, произнес:

— Ситуация такова. Английская Северная эскадра находится уже в русских водах вблизи Мурманска. Теоретически они должны следить, чтобы русские корабли не попали в руки немцам. И в Архангельске тоже есть наши люди. Я настаиваю на том, чтобы в Мурманске высадились наши войска. В дальнейшем это можно будет рассматривать как основу противоборствующих революции сил на севере России.

— Но этого мало! — воскликнул Фиц.

— Согласен. Мне бы хотелось, чтобы мы послали войска в Баку, на Каспийское море — чтобы огромные месторождения нефти не достались Германии или даже туркам, — и на Черное море, где уже сложилось ядро украинского сопротивления большевикам. И наконец, в Сибири у нас тысячетонные запасы стоимостью в миллиарды фунтов, привезенные в поддержку русским, когда они были нашими союзниками. Мы вправе послать туда войска, чтобы охранять нашу собственность.

— Но сделает ли Ллойд Джордж хоть что-нибудь? — спросил Фиц с сомнением и надеждой.

— Не демонстративно, — ответил Черчилль. — Именно из-за этих красных флагов, поднятых над шахтерскими домами. В нашей стране многие поддерживают русских и их революцию. И я понимаю, почему — как ни ненавистен мне Ленин и его окружение. Со всем должным почтением к семье графини… — он взглянул на потолок, так как снова раздался крик, — нельзя отрицать, что русский правящий класс не спешил реагировать на народные волнения.