недаровитых от природы должно налагать наказания; совершенно же неизлечимых должно удалять из пределов города; нравственный человек, живущий сообразно с понятием прекрасного, будет повиноваться разуму, между тем как дурной человек, стремящийся к наслаждению, будет удерживаем страданием, подобно животному, несущему ярмо. Поэтому говорят, что страдания должны быть такими, чтобы более всего противодействовать любимейшим наслаждениям. Для того чтобы стать хорошим, как было сказано, нужно получить хорошее воспитание и привычки, нужно провести жизнь в хороших занятиях и не делать ни произвольно, ни против воли ничего дурного; все это возможно только тогда, когда человек живет по известному предписанию разума и правильному распорядку, имеющему силу; однако власть отца не имеет ни той силы, ни той принудительности – не имеет ее вообще никогда власть одного лица, – если он не будет царем или чем-либо подобным; закон, напротив, имеет принудительную силу, ибо есть положение, вытекающее из размышления и разума. Людей, которые противодействуют нашим стремлениям, мы ненавидим, хотя бы они и поступали правильно, – закон же, определяющий дозволенное, не может быть ненавидим. В одном только государстве спартанцев, и еще в немногих других, законодатель позаботился о телесном воспитании и о занятиях. В большинстве же государств на тому подобные вещи не положено заботы и каждый живет как хочет, подобно циклопам, «творя суд над женой и детьми». Весьма важно было бы, чтоб об этих предметах существовала общая и правильная забота и чтоб она проявлялась на деле. Но если государство не заботится об этом, то, кажется, следует каждому в отдельности помогать своим детям и друзьям в приобретении добродетели или же, по крайней мере, иметь подобное намерение; но лучше всего, как явствует из сказанного, он будет в состоянии выполнить это, если станет способным к законодательству. Ясно, что для общественного воспитания необходимы законы, а для хорошего – необходимы хорошие законы. При этом, кажется, нет различия, будут ли законы писаные или неписаные, будет ли по ним воспитываться один человек или многие, как это безразлично и при обучении музыке, гимнастике или другим наукам. Как в государствах получают власть закон и обычаи, точно так же в доме – отцовские правила и привычки, и это благодаря родству и взаимной помощи еще в большей мере, ибо здесь управляемые исполнены от природы любовью и потому охотно повинуются. Есть, однако, разница между частным и общественным воспитанием, такая же разница, как во врачебном искусстве; вообще говоря, больному лихорадкой полезны покой и диета, известному же больному, может быть, и не полезны; и учитель кулачного боя не всех обучает одному и тому же роду боя. Кажется, что каждая отдельная вещь становится тем более законченной, чем больше на нее положено особой работы; таким путем каждый достигнет того, что ему полезно. Но в каждом отдельном случае лучше всего заботиться будет врач, или гимнаст, или вообще имеющий общие сведения о том, что всем или именно этим определенным лицам полезно, ибо науки считаются знанием общего и действительно суть это. Однако ничто не мешает допустить, что лицо, хотя и необученное, не могло бы хорошо озаботиться, лишь бы оно в точности из опыта знало то, что необходимо для каждого отдельного предмета, подобно тому как бывают люди, которые для самих себя оказываются лучшими врачами, хотя другому не умеют ни в чем пособить. Тем не менее тот, кто хочет стать искусным техником и теоретиком, должен, как кажется, направить свои старания к общему и познать его, насколько возможно, ибо, как уже сказано, с общим имеют дело науки; точно так же и тот, кто захотел бы сделать людей лучшими, заботясь о них, многих или немногих, должен попытаться овладеть знанием законодателя ввиду того, что мы становимся хорошими благодаря законам: не всякий может расположить надлежащим образом первого попавшегося или первого встречного, и если кто-либо это может, то лишь знающий; так дело обстоит и во врачебном искусстве, и в других, где есть забота и размышление об остальных людях. После этого следует рассмотреть, из каких источников и каким способом кто-либо может стать способным к законодательству. Не точно так же ли, как и в других случаях, то есть путем тех, которые занимаются политикой? Ибо ведь законодательство есть часть политики. Или же в политике дело поставлено иначе, чем в остальных науках и способностях? Ибо в остальных науках одни и те же люди являются учителями известных практических сведений, точно так же как и практическими в них деятелями, как, например, врачи и живописцы. Но ведь софисты возвещают себя учителями политики, хотя никто из них не действует в этой области, а действуют государственные люди, которые, как кажется, руководствуются в своей деятельности скорее известной сноровкой и опытностью, чем теоретическим знанием, ибо они не пишут и не говорят о подобных предметах (хотя это, вероятно, им было бы более к лицу, чем судебные речи и народные), а также не делают политиками своих детей или своих друзей, хотя этого естественно ожидать, если б они могли это выполнить; они не могли бы ничего лучшего оставить в наследство государству и не могут сильнее желать ничего иного себе или людям, наиболее ими любимым. Однако опытность немаловажная вещь; в противном случае, как могли бы люди становиться политиками путем навыка в государственных делах? Поэтому-то желающим политического знания, сверх того, необходима, как кажется, и практика. Что касается софистов, то они, несмотря на свои вещания, кажутся очень далекими от умения научить политике. Они вообще не знают, что такое политика и каких предметов она касается: в противном случае они не приравнивали бы и не подчиняли бы ее риторике и не думали бы, что легко создавать законы тому, кто сделал свод наиболее славных законов, ибо он может выбрать лучшие. Как будто подобный выбор не требует, как в музыке, привычки; умение правильно судить есть труднейшее дело, ибо только знающие частности могут правильно судить о делах и понять, в силу чего и каким способом они возникают и что с чем согласуется. Неопытным же должно быть уже то приятно, если от них не ускользнуло, хорошо или дурно написана, например, картина. Законы суть дело государственного знания. Каким же образом кто-либо может стать законодателем, определить лучшие законы, руководствуясь только собранием законов? Ведь кажется, врачом никто не становится благодаря книгам, хотя они стараются указать не только одни лечебные средства, но и способ лечения и уход за каждым отдельным человеком, свойство коего они определяют. Все это очень полезно опытным врачам и совершенно бесполезно не имеющим опытности. Точно так же,